— Вот тут я и допустил самую большую ошибку, Вера.
— Но ты же любил ее! — воскликнула я. — Она уверяла, что вы скоро поженитесь.
Лоренс ничего не ответил. Это молчание пугало меня, и я чувствовала, как замерло мое сердце. Мне даже почудились в его взгляде вина и раскаяние, когда он снова повернулся ко мне и сказал:
— Боже мой, какая каша заварилась! Никогда не прощу себе этого, Вера!
— Но ты любил ее, — настаивала я.
— В прошлом, — признался он, — да и то недолго. Она врала тебе той ночью, когда уверяла, что я собираюсь жениться на ней.
Я снова воспряла духом, но не слишком сильно. Он любил ее. Эту сумасшедшую красивую девушку. Это потрясло меня.
— Думаю, будет лучше рассказать все с самого начала, не так ли, Лоренс? Много чего осталось непонятным.
Он подошел и снова сел рядом, и вот в конце концов я все узнала… Я ошеломленно слушала его тихий голос. Он ничего не утаил. Был до конца честным даже в том, что считал своим недостойным поведением. И сострадал Рейчел Форрестер, внесшей в его жизнь немало сумятицы. Мой взгляд был прикован к лицу, которое притягивало меня с самой первой нашей встречи, и я, не шелохнувшись, выслушала его рассказ.
— Когда я был ребенком, моя бабушка часто привозила меня в Большую Сторожку, повидать прадядюшку и тетю Грейс, которая в то время была еще жива. Я знал, что стал наследником прадядюшки Джеймса, но тогда меня это мало заботило: дети не задумываются о финансовой стороне дела и о своем будущем процветании.
Я был в курсе, что твой отец, Вера, утонул во время дикой вечеринки в проклятом озере. И мы все считали его проклятым — у него и раньше была такая репутация, а потом еще и эта трагедия. Несчастное озеро избегала и семья, и все местные жители. По мере того как я взрослел, мне стали известны все подробности жизни и смерти несчастного Хьюго, и я все думал, как же печально, что случилось это именно тогда, когда головы людей были забиты всей этой чепухой насчет респектабельности и всего прочего. Пратетушка Грейс, как и остальные, была снобом, и ее слишком заботило мнение окружающих. Она повернулась спиной к своему собственному сыну, потому что считала, что тот опозорил ее и свое имя. Но позднее, после несчастного случая, пришла горечь раскаяния вместе с чувством, что она поступила несправедливо по отношению к Хью, и это окончательно раздавило тетю Грейс и воздвигло стену между ней и дядей Джеймсом. Она крутила и крутила эти мысли в голове, пока окончательно не свихнулась на этом.
Но она не решалась выгнать твою мать из Большой Сторожки и даже, как ты знаешь, сама настояла на том, чтобы та осталась. Она обещала оплатить твое обучение, но в душе все же сомневалась с том, кто же был твоим настоящим отцом. На это у нее не было никакого права, потому что сомнений не оставалось ни у кого, кто видел твои фотографии, которые твоя мама привозила из Бельгии. Дядя Джеймс клялся, что ты — их плоть и кровь, однако тетя Грейс так и умерла в сомнениях. Некоторое время спустя дядя Джеймс позвал меня к себе и сказал, что не намерен вытаскивать этот скандал на свет божий и менять завещание. Так я и остался наследником.
Думаю, сердце старика было разбито смертью твоего отца, и к тому времени, как ты вернулась домой, ему было наплевать на твою судьбу. Но он дал разрешение миссис Роуланд на твое возвращение при условии, что ему не придется иметь с тобой никаких дел. И только когда ты вошла в его комнату и старик увидел, насколько вы похожи с его сыном, он словно очнулся, и в нем вспыхнуло новое чувство — чувство ответственности за судьбу юной девушки, которая, теперь это было совершенно очевидно, плоть от плоти его.
— Но Рейчел, как насчет нее? — перебила я Лоренса.
Лоренс нахмурил брови и закусил губу.
— Да, теперь о Рейчел. Я хорошо знал ее, будучи еще мальчишкой. Она была из Эгремонта. Мы дружили, и я не могу не признать, что был очарован ее красотой и умом. Она была необычайно хороша собой — просто разрушительно хороша: рыжие волосы, белоснежная кожа, голубые глаза. Она оставалась очаровательной и в свои девятнадцать, и в двадцать. Она не казалась ни упрямой, ни жадной, ни злобной… она не была такой, какой стала потом.
Я учился на архитектора, а она — на медсестру. Странная она была. Сложная личность. Одна ее сторона — теплая и щедрая, а другая — холодная и расчетливая. Но темная половина стала брать верх. Больше всего на свете ей хотелось стать доктором. Она говорила, что мечтает преуспеть на поприще научной медицины, работать в лаборатории. У нее был огромный потенциал, и она смогла бы сотрудничать с кем-то вроде Швейцера в джунглях.
— Это я вполне могу себе представить, — вставила я. В следующую секунду перед моим мысленным взором предстала Рейчел, такой, какая она была той ночью: словно кошка, крадется по темному коридору Большой Сторожки со шприцем в руках и холодной расчетливостью в глазах. Я добавила: — Так почему же тогда она стала медсестрой? Вот уж что ей абсолютно не подходило!