Он отхлебнул чаю, наблюдая за мной тем пристальным взглядом, который так будоражил меня.
— Хочешь сказать, что в наше время все эти годы тебя держали как узницу в монастырской школе за границей?
— Полагаю, что так и было.
— И другой жизни ты не знала?
— Нет, — призналась я. — Хотя это не было для меня таким тяжелым испытанием, как можно подумать, потому что я попала туда в семь лет и не знала ничего другого.
— Удивительно! — Он поставил чашку на блюдце. — Куришь? — Он хотел было протянуть мне пачку сигарет, потом убрал ее. — Ах да, помню, что не куришь. Теперь тебе девятнадцать, и это означает, что ты провела в школе двенадцать лет. И никогда не выходила за ее пределы?
— Каждое лето мама возила меня на море в Бельгию.
— Даже не бывала в гостях у других девочек?
— Нет, мне не разрешалось. И надо признать, это казалось мне очень странным. — Я была рада открыть свое сердце такому мужчине, как Лоренс. — Все так непонятно, тебе не кажется? Я имею в виду то, что мама не позволяла мне приезжать на каникулы, как это делали все другие ученицы, и напустила на все столько туману. Я даже не знаю, кто мой отец!
Лоренс Бракнелл больше не смотрел на меня. Он уставился в чашку и закурил сигарету. Потом заметил, не глядя мне в глаза:
— Наверное, лучше оставить этот разговор.
— О, но мне бы хотелось поговорить еще, если только ты можешь рассказать что-нибудь обо мне. Я имею в виду… ты же внучатый племянник сэра Джеймса и, наверное, часто бывал в Большой Сторожке, по крайней мере, после университета. Что за тайны мистер Б… то есть Лоренс? Например… — упорствовала я, несмотря на все предупреждения держать рот на замке, — вот ты сам не стал говорить мне, кто утонул в Горьком озере, а кое-кто еще сказал, что место это проклятое, но никто ничего не объясняет, и даже моя мать относится ко мне как к ребенку, который не должен задавать никаких вопросов и получать на них ответы. Мне девятнадцать, и я думаю, настало время для объяснений. Моя мать — всего лишь экономка в Большой Сторожке. Как она умудрилась оплатить мое дорогостоящее образование в Брюсселе? Или поездку домой? Или… или все остальное, — закончила я, заикаясь.
Теперь Лоренс уставился на меня. Мне стало не по себе из-за того, что щеки мои полыхали, и еще потому, что я наговорила много лишнего. Но когда он заговорил, в голосе его послышалась мягкость:
— Бедняжка! Бедная Вера!
— Не надо жалеть меня! — вспыхнула я. — Просто я надеялась, что ты не такой, как все остальные. Но ты и в поезде перестал говорить со мной, как только услышал мое имя, и я начинаю думать, что Роуланды в прошлом сделали что-то, позорящее их.
Лоренс Бракнелл поднялся и произнес:
— Нет ничего такого. По крайней мере, ничего, что было бы мне известно. И уж точно ничего, порочащего тебя. Но действительно, есть кое-что, о чем лучше промолчать. Не выйдет ничего хорошего, если начать рыться в прошлом. Надо смотреть в будущее.
Я сделала попытку засмеяться:
— Не думаю, что у меня есть какое-то будущее в Восдейле.
— Тебе стоит найти друзей подходящего возраста, — посоветовал он, надевая пальто. Я хотела было возразить, что он сам не намного старше меня, но он больше не желал разговоров. Он снова замкнулся в себе. Все было тщетно. — Что ж, пора мне вернуться к работе. Поедешь на автобусе? Показать, откуда он отходит?
— Нет, спасибо. Я сама в состоянии приглядеть за собой.
— Это точно, — многозначительно рассмеялся он, но смех этот не нашел отклика в моей душе. Он обидел меня.
Я поднялась и высказалась довольно резко:
— Хочу повторить, что мне девятнадцать и за мной не надо приглядывать.
Он не потрудился ответить на это, коротко попрощался, сказал, что заплатил за мой чай, и удалился.
Сначала я хотела побежать за ним и заставить взять мои деньги, потом решила, что это будет выглядеть глупо. Но удовольствие от встречи с ним испарилось к тому времени, как я подошла к автобусной остановке, и на пути обратно я вновь почувствовала себя одинокой. Все, что я поняла, — это то, что мне никогда не удастся найти настоящего друга в лице Лоренса Бракнелла. Он дал мне понять, что гораздо старше и мудрее маленькой Веры Роуланд. Мои мысли обратились к ужасной Рейчел Форрестер, которая запросто могла позвонить ему среди ночи и сказать, как она соскучилась. Я была абсолютно уверена, что между ними что-то есть.
Когда Унсворт привез меня домой, я окончательно погрузилась в черную депрессию.