— Но Рейчел, как насчет нее? — перебила я Лоренса.
Лоренс нахмурил брови и закусил губу.
— Да, теперь о Рейчел. Я хорошо знал ее, будучи еще мальчишкой. Она была из Эгремонта. Мы дружили, и я не могу не признать, что был очарован ее красотой и умом. Она была необычайно хороша собой — просто разрушительно хороша: рыжие волосы, белоснежная кожа, голубые глаза. Она оставалась очаровательной и в свои девятнадцать, и в двадцать. Она не казалась ни упрямой, ни жадной, ни злобной… она не была такой, какой стала потом.
Я учился на архитектора, а она — на медсестру. Странная она была. Сложная личность. Одна ее сторона — теплая и щедрая, а другая — холодная и расчетливая. Но темная половина стала брать верх. Больше всего на свете ей хотелось стать доктором. Она говорила, что мечтает преуспеть на поприще научной медицины, работать в лаборатории. У нее был огромный потенциал, и она смогла бы сотрудничать с кем-то вроде Швейцера в джунглях.
— Это я вполне могу себе представить, — вставила я. В следующую секунду перед моим мысленным взором предстала Рейчел, такой, какая она была той ночью: словно кошка, крадется по темному коридору Большой Сторожки со шприцем в руках и холодной расчетливостью в глазах. Я добавила: — Так почему же тогда она стала медсестрой? Вот уж что ей абсолютно не подходило!
— Это по значению стояло на втором месте, — ответил Лоренс, — медицина как магнитом влекла ее. Ей наскучила жизнь в Озерном крае, но у родителей не было денег — отец был бедным директором школы, и никто не мог заплатить за ее образование. Даже если бы она выиграла стипендию, этого все равно не хватило бы. Так она и стала медсестрой. В студенческие годы мы встречались на каникулах. Я водил ее на все местные танцы и вечеринки. И иногда даже возил обедать в Большую Сторожку. Рейчел очень нравилась дяде Джеймсу. Она могла быть живой и интересной и все такое да плюс еще внешность — все это завораживало старика. Однажды он напрямую спросил, не собираюсь ли я жениться на ней.
Повисла пауза. Я вся горела, а Лоренс поднялся и снова принялся вышагивать по комнате и, ни разу не взглянув в мою сторону, продолжил свой зловещий рассказ.
Вот так, сказал он, дядя Джеймс заронил в его голову идею о женитьбе, и он стал думать об этом. Они с Рейчел были превосходными друзьями и частенько «ласкались», как это бывает у молодежи, но дальше поцелуев и объятий никогда не доходило. Постепенно ему открылось, что в Рейчел таится такая чувственность, которая зачастую отталкивала его больше, чем притягивала.
И на этом месте он хмуро уставился на меня:
— Я рассказываю тебе все как на духу. Ты не против, Вера?
Я покачала головой, чувствуя беспричинную ревность только из-за того, что он когда-то любил Рейчел. Сама мысль о том, что она побывала в его руках и получила от него хоть один поцелуй, была просто невыносима. Это была та ревность, которую я не имела права показать.
— Продолжай, — выдавила я наконец. — Я не против, я постараюсь понять.
Весь год — это был последний год их обучения, и в первый год работы архитектором — их отношения держались на этой опасной черте. Он был увлечен, а она без ума от него, но именно ему следовало проявить благоразумие, сказал Лоренс. Ему надо было решить наконец, любит ли он Рейчел Форрестер на самом деле или нет.
Но сильный и решительный Лоренс, каким я себе его представляла, в тот период своей жизни колебался. Эта слабость исходила из присущей его характеру доброты. Роман с Рейчел продолжался настолько долго, что он точно знал: ей будет невыносимо больно, если он бросит ее. Так что он все откладывал и откладывал этот день.
Ну, сказала я себе, не такое уж это и преступление. Почти все люди на земле делают ошибки из-за своей жалости. И Лоренс не был исключением. Но как известно, благими намерениями выстлана дорога в ад.
Однако он казнил себя. Никогда не прощу себе этого, повторял он снова и снова. Чувство ответственности перед Рейчел раздулось до невероятных размеров, когда однажды вечером она окончательно потеряла голову и призналась, что больше не в силах жить без него. К несчастью, тогда он уже абсолютно точно знал, что не хочет ее.