Сэр Лоренс давно уже перерос статус знаменитого комедианта. Независимо от собственного желания он превратился в фигуру такого основополагающего значения, пользующуюся таким авторитетом и влиянием, что ему приходилось контролировать каждое свое слово и поступок. Леди Оливье однажды рассказывала: ”Если твой муж занимает высокое положение, надо быть осмотрительной во всем, что делаешь или говоришь. Порой я забываю об этом, но большей частью держусь настороже. Я воспринимаю это не как бремя, а как удовольствие. Это почетная обязанность. Может быть, такого слова, как честь, нет в словаре, но для меня она по-прежнему существует в отношениях между мужчиной и женщиной". Ее муж тоже относится к положению ведущего театрального деятеля как к почетной обязанности. Он рассматривает свою ответственность весьма серьезно и действует с осторожностью стоглазого Аргуса.
Но если бы Оливье не позволял порой природному комедианту публично заявить о себе, в нем не было бы ничего человеческого. Это все-таки случается, хотя и крайне редко. Например, в марте 1972 года в лондонском ”Колизее” собралось свыше 800 человек, чтобы отдать последний долг покойному Стивену Арлену, директору оперной компании ”Сэддерс Уэллз” и первому административному директору Национального театра. Церемония открылась оперной музыкой Моцарта, Вагнера и Яначека. Затем на сцену поднялся сэр Лоренс, держа в руках кипу заметок. Все ожидали серьезного выступления. Вместо этого, рассказав, как полвека назад он школьником сидел на галерке ”Колизея” и смотрел представление мюзик-холла, Оливье предложил устроить ему прослушивание. Он спел ”0 придите, дверь проломим” на мотив ”0 придите, праведники” и ”Как собравшись у лохани, пастушки носки стирали”. Характерной скороговоркой водевильных комиков он поведал о своем отце, священнослужителе, носившем серые фланелевые брюки и галстук с эмблемой Марилебонского крикетного клуба, спел песенку об объявлении, повешенном в туалете железнодорожного вагона, которое просило пассажиров не засорять слив посторонними предметами. В конце он отдал долг Стивену Арлену, назвав его ”чудесным партнером, человеком, исключительно приятным в голосе, внешности и дружбе”. Зрители были ошеломлены. Не все оценили это ”прослушивание”, выдержанное в духе Арчи Райса, словно бы выступающего перед м-ром Арленом, который, как прекрасно знал Оливье, мрачной торжественности предпочитал грубоватый юмор. Ожидая лорда Оливье, публика получила Ларри-комедианта.
Сэр Лоренс всегда остро чувствовал опасность оказаться в тисках слишком напыщенной и скучной роли. Именно поэтому он был не только польщен, но и встревожен, когда Гарольд Вильсон предложил ему пожизненный титул пэра. Хотя до сих пор в титрах и театральных программах он запрещал упоминать о своем дворянском звании, ему нравилось быть “сэром Лоренсом”. В этом слышалась романтическая и рыцарственная нота, а еще лучше звучало “сэр Ларри” — залихватски и просто. Но лорд Оливье? Это было уже нечто совсем иное, (“Это предполагало такую грань, которую мне не нравится ощущать между собой и любым другим актером или простым смертным”.) Характерно, что в нежелании принимать подобную честь проступила и защитная реакция (“Мне казалось, что как предмет осмеяния актер всегда остается пассивной добычей; но актер-лорд становится добычей, летящей прямо в руки, настоящим посмешищем”). В конце концов, дважды официально отклонив предложенную честь, он уступил доводам Вильсона, доказывавшего, что титул предоставит трибуну всему актерскому цеху, что, получив место в палате лордов, он сможет помогать всем зрелищным искусствам. Это не превратило его в “посмешище”. Это укрепило его легендарный ореол и еще выше подняло на олимпийские высоты.
Общению лорда Оливье с друзьями напыщенное высокомерие не грозило никогда. Леди Оливье безжалостно подшучивала над тем, что его “пустили попастись”. На восьмилетнего сына Ричарда гораздо большее впечатление произвел тот факт, что голкиперу Гордону Бэнксу вручили орден Британской империи 4-й степени. Для Ральфи, Джонни Г. и всех остальных он остался прежним “Ларри”. Где только можно, он отклонял неподобающие почести. В качестве пэра Англии он первым делом написал распоряжение по Национальному театру, где недвусмысленно заявил, что первый же человек, назвавший его “милордом”, будет уволен без проволочек. Но многовековая традиция была против него. Он не просто стал лордом; он стал единственным лордом среди представителей своей профессии. Знакомые могли воспринимать его как “прежнего старину Ларри”; посторонние трепетали в его присутствии сильнее, чем прежде, и из боязни показаться излишне фамильярными или неуважительными впадали в крайне церемонный тон.