— Иди, Аланнат, смени Бенджора, — велел Фэн своей младшей сестре, и женщина ринулась на свет, закрыв перед этим лицо головным платком, чтобы солнце не обожгло ее за несколько секунд пробежки.
Спрыгнув с вышки, Бенджор побежал к старейшинам. В руке дозорного поблескивала смотровая труба. Жестом он попросил Моргай встать между двух ближайших палаток и затем указал в сторону, откуда дул ветер, — немного к краю пустыни.
— Караван! — выпалил он, сунув Фэну наблюдательное устройство. — Караван!
Вождь племени посмотрел в телескоп. Тот зажужжал и защелкал, настраивая жидкие линзы по командам сканеров сетчатки. Как только горизонт попал в фокус, Моргай направил трубу чуть вправо, к очень далекому берегу, и заметил нечеткое черное пятно на дюнах всего лишь в километре от бивака.
— Караван, здесь? — Они со Станзией обменялись тревожными взглядами, после чего взглянули на главный шатер, где жило семейство Фэна.
— Ничего не открывай незнакомцам, — сказала вождю сестра, и он согласно кивнул.
— Приготовьтесь, достаньте оружие, — приказал Моргай остальным. — Но не задирайте их и не мешайте мне говорить с ними.
1 1 3
Самая крупная машина взобралась на гребень широкого бархана, словно выброшенный на берег кит. Ее массивные борта вздымались над дюной, окруженные клубами пыли и дыма; из десятка небольших выхлопных труб с насадками в виде горгулий тянулась маслянистая копоть. Толстые деревянные траки взрыхляли песок на вершине, носовой отвал пропахивал колею в наносах, разбрасывая мелкие камешки.
Караван пока еще оставался мутной темной кляксой в мареве, но по мере приближения гиганта кочевникам удалось лучше рассмотреть его спутников. Вокруг колосса, словно почетный эскорт верховых, ехали двухместные четырехколесные багги с баллонными шинами, полезными на плывунах, и блестящими солнечными батареями на крышах и накладках.
Их сопровождали настоящие всадники на солнцеходах, украшенных выцветшими ленточками и узкими флажками. На спине каждого дозорщика развевалось черно-красное молельное знамя. Лица седоков скрывали плотные головные платки и очки-консервы, их ездовое облачение было грязным и рваным. Скакуны с коротко подрезанными хвостами — по обычаю племен из внутренних пустошей — тоже видывали лучшие дни. Их шерсть свалялась, бока покрылись шрамами от песчаных бурь.
Появились остальные машины из свиты передвижного храма: повозки, запряженные тройками псевдоверблюдов, и две солнцеходные колесницы, за которыми тянулись цепи и утяжеленные стяги, заметавшие следы каравана на песке.
Корабль-часовня все отчетливее выступал из марева. Проявилась башенка над кабиной водителя с установленной наверху кафедрой, окруженной раструбами громкоговорителей. За кабиной, на палубе, ярко освещенной большими отражателями, ждали команды десятки вооруженных мужчин и женщин.
Когда огромное полотнище над кузовом хлопало и вздымалось на ветру, под ним порой вспыхивали в лучах солнца наконечники пик и стрел, булавы и фустибалы. За тяговым двигателем, где платформа транспорта поднималась наподобие юта, были установлены два копьемета. Там же высились шесты, похожие на мачты; между ними и выхлопными трубами тянулись черные и красные полосы декоративной ткани. Кое-где столбы отсутствовали, и казалось, что корабль щербато ухмыляется.
На вершине конструкции сверкала пылающая книга, выполненная в золоте. Она означала верность и веру, служила символом одной из самых прозелитских религий древних городов — Завета Варадеша.
1 1 4
На площадке мобильной церкви блеснули зрительные стекла: пассажиры обратили внимание на горстку палаток, появившихся вдали. По переговорным трубам понеслись распоряжения, и двигатели корабля-часовни, вняв уговорам и ругани экипажа, с ворчанием направили упрямого колосса по новому курсу — в широкую песчаную впадину за гребнем дюны.
Юркнув между охранниками каравана, Найро зачерпнул смазки из ведра и опрокинул ковш над шестернями цепной передачи, идущей под главной платформой. Вокруг него стоявшие у бортов вольные стрелки готовили ветролуки и дротикометы, ослабляли петли на поясах, где висели булавы. Пара-тройка из них пнули стареющего раба, что пробирался среди них на полусогнутых ногах, прочие ограничились бранью в его адрес.
Найро носил только набедренную повязку и налобник. Его голые плечи и спину, исхлестанные кнутом, покрывал сложный узор из участков белой рубцовой ткани и почерневшей кожи, выдубленной и потрескавшейся за долгие годы под солнцем. Просто чудо — хвала Силам! — что мужчина избежал опухолей, которые поразили многих его сверстников, и другие прислужники смотрели на долгожителя, будто на некий талисман. Он протянул уже шесть колхидских лет. Если же обратиться к последующим расчетам адептов Терры, то тридцать стандартных.