«Надо было прийти камню-мамонту, радию, и дохнуть из тысячетонной челюсти, чтоб люди присели на корточки и завопили: „камень дышит… эманация!“». Дяде Гнейсу не нужны мамонты, он знает десятки лет, что, если дышит мамонт, дышит и кузнечик, и муравей… Нет минерала, который бы не дышал!
— Э-кх! — чихнул Леопольд Дубиндус: — я, собственно, насчет практического…
— Правильно! — прервал его Гнейс. — От теории перейдем к практике. Легко понять, что если камень дышит, он на нас воздействует. Он воздействует на нас потенциальной силой, но для человека не безразлично, какой. Одна потенция у железа, другая у меди, у мрамора, у золота, у гранита, у яхонта, у серебра, у платины… Все эти воздействия надлежит изучить. Их надо использовать. В первую очередь для устройства человеческих жилищ! Мы еще не знаем, чем обязан камню характер пещерного жителя, что дало дерево народам, жившим в деревянных постройках! Мы должны сделать опыты с железными домами, с домами из различных сплавов! И уж если эта гадина, отравитель пространства, человек, нуждается в священной поддержке минерала…
Но тут Леопольд Дубиндус не выдержал. Он решил ответить надоедливому оратору по существу вопроса:
— Уважаемый доктор! Сколько я знаю, как блюститель порядка, не все люди испускают вредные газы. Этакими делами занимается разве что простонародье. И если прибавить к параграфу б статута 248-го о площадях, улицах, портиках и мостах, если прибавить, говорю я, о недопустимости зловония, то из боязни штрафа даже простонародный человек удержится, когда нужно!
Доктор Гнейс вытаращил на него два кротких, больших глаза, желтый и зеленый, и провел по лицу маленькой, бархатной ручкой.
Перед ним, в кресле, сидел характернейший экземпляр гадов, именуемых человеками, а он забылся, увлекся, разговорился! Голос его стал сух и холоден.
— Можно узнать, по какому делу?
Ага! Вот что называется прищемить ученого за хвост! Дубиндус был чрезвычайно доволен результатом своей дискуссии. Он немедленно полез в портфель, достал тряпочку с камнями и протянул ее ученому:
— Вот, уважаемый доктор. Именем правосудия умоляю вас определить, какой это камень, откуда он отбит и в чем его злокачественность для здоровья и автомобильных шин. Резолюцию вашу благоволите изложить письменно, и, если можно, на самой что ни на есть ученой, то есть академической бумаге.
Гнейс развязал тряпку, вынул несколько камней, посмотрел на них, прищурился, понюхал, лизнул, — и вдруг по лицу его разлилось изумленье. Он хотел было что-то спросить у Дубиндуса, но удержался. Вынув желтый флакон, он капнул на один из камней, нагнулся и снова понюхал. Потом выхватил красный флакон и сделал то же самое. Потом резким движением повернулся к Дубиндусу. Лицо его было бледно, как бумага:
— Вы хотите иметь анализ этого камня? Приходите сегодня в шесть часов вечера.
С этими словами он подхватил камни и выбежал из комнаты, оставив Дубиндуса одного.
Глава семнадцатая
РАЗЛИЧНЫЕ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ДУШУ ДЯДИ ГНЕЙСА
— Маленький номер пятый прихварывает, доктор. Ему надо профильтровать раствор.
С этими словами дюжий слуга вступил в святилище дяди Гнейса — его химическую лабораторию, где тот засел с утра, как безумный, в стеклянной маске и резиновых перчатках, возясь над сине-серыми осколками.
— Что такое?
— Я говорю, наш маленький плох, доктор, очень плох, сколько я понимаю, у него грыжа.
Сердце дяди Гнейса не устояло. Он прикрутил лампочки, прикрыл баночки, открыл вентилятор и побежал в соседнюю комнату. Здесь было тепло и влажно. Они находились в детской.
Но дети доктора воспитывались без баловства, на искусственном питании. Они сидели в красивых банках и весело поглядывали сквозь стекло синими, красными, розовыми, желтыми личиками, покорно кушая раствор и отлеживая себе бочок, покуда их не переворачивали.
Номер пятый был самый маленький. Дядя Гнейс нежно сунул руку в его мокрую кроватку и вынул великолепный бледно-розовый кристалл, по животику которого тянулась выемка, испортившая ему фигуру.
— Гм, малыш, ты перепитался! — недовольно проворчал Гнейс. Обжорство, Зильке, никому не идет на пользу. Перемените ему пеленки, да уберите снизу новый кристаллик.
Зильке выслушал распоряжение доктора насупившись. Его с утра терзало любопытство. Перед глазами его стояли сине-серые камешки, над которыми патрон забыл завтрак обед и прогулку. Но тот, как ни в чем не бывало, снова повернулся к лаборатории. Зильке судорожно крякнул. Патрон поглядел на него.
— Я… я крошусь, доктор, от любопытства, — пробормотал он сердито, — вы чересчур напластываете меня. Ни одна порода не выдержит такого давления.