— Неплохая работа, малыш,— стоя надо мной, добродушно заметил Том Фаггус.— Дай срок: мы с Винни еще сделаем из тебя хорошего наездника. Я и не думал, что тебя на столько хватит...
— Я бы продержался куда дольше, сэр, если бы она не вспотела. Бока были такие скользкие...
— Твоя взяла, — признал Том. — Кобылка моя многим спеси поубавила, но ты не сплоховал. Не сердись, Джек, за то, что я смеялся над тобой. Винни мне все равно что любимая девушка, хоть, может быть, сравнение не совсем точно, потому что и дюжина этих кривляк не стоит одного ее копыта. Ты разбил бы мое сердце, если бы победил. Никто, кроме меня, не сладит с моей Винни.
— Тогда вам тем более должно быть стыдно, Том Фаггус,— воскликнула моя матушка, внезапно появившись на пороге дома и удивив всех окружающих, потому что никто и никогда не видел ее такой рассерженной.— Вы оценили жизнь моего сыночка во столько же, во сколько оценили собственную, а она-то для вас не стоит ломаного гроша! Джон — единственный сын своего отца, честного и добропорядочного человека, не вам, пьянице и разбойнику, чета! Да я собственными руками утоплю вас вместе с вашей дурацкой лошадью, если с головы моего сына упадет хоть один волосок! Ах, мальчик мой, мальчик! Что бы я делала без тебя! Ты не сломал руку, Джонни?
Ругая своего знаменитого родственника, матушка вытирала кровь и грязь с моей физиономии, а Том Фаггус, зная, что женщине в такую минуту лучше не перечить, напустил на себя скорбный вид, силясь показать, будто его и вправду мучают угрызения совести,
— Ты только посмотри на его куртку, матушка! — ужаснулась Анни.— Посмотри на его штаны...
— Да при чем тут штаны и куртка, глупая девчонка!— пуще прежнего рассердилась матушка.— Нашла о чем горевать! Вот тебе за это!
И тут случилось неожиданное — пощечина для Анни на лету превратилась в затрещину для Тома. Давешний спаситель старого селезня проявил завидную ловкость во второй раз: он не только успел загородить Анни от матушки, он еще и поцеловал Анни — да так, что ее нежные голубые глаза, где только что сверкнули крупные слезы, внезапно засияли от счастья.
Тут уж матушка и вовсе пришла в неистовство.
— Грех вам, грех, Том Фаггус, после всего, что наша семья сделала для вас! Ведь это мы в свое время вынули вашу шею из петли, а теперь вы — хороша благодарность! — удумали за это сжить со света моего мальчика! Никогда больше ваша кобыла не переступит порога нашей конюшни! Благодарю за верную службу тебя, Джон Фрай, и остальную компанию. Трусы вы и больше никто, ежели в такую минуту бросили на произвол судьбы хозяйского сына. Я знаю, вы потому допустили такое бесчинство, что сами боитесь этой паршивой лошаденки!
Работники выслушали матушку, раскрыв рты от удивления. Нет, матушка и впрямь была сама не своя, потому что таких речей — повторяю — никто от нее отродясь не слыхивал. Мужчины молча положили лопаты на плечи и стали расходиться по домам, чтобы рассказать женам о руготне матушки как о невероятном событии. Винни тоже с удивлением посмотрела на матушку, не понимая, из-за чего разгорелся сыр-бор, а потом, разобравшись, в чем дело, тихонько подошла ко мне и, склонив голову, извинилась за то, что поступила со мной так неучтиво.
— Винни переночует в нашей конюшне,— твердо сказал я, меж тем как Том Фаггус, не проронив за все время ни слова, начал надевать на Винни седло. — Матушка, ты слышишь, что я говорю: Винни переночует в нашей конюшне, а если нет, то я не отойду от нее ни на шаг, и где будет в эту ночь она, там буду и я. Только благодаря ей я узнал нынче, что значит настоящая лошадь и настоящие скачки.
— Молодой человек,— сказал Том Фаггус, по-прежнему собираясь в дорогу, — ты смыслишь в лошадях больше, чем кто-либо в Эксмуре. Я с первого взгляда на тебя почувствовал, что ты не спасуешь перед моей Винни, и, как видишь, я не ошибся. Но разве женщинам можно что-то втолковать? До свидания, Джон, не поминай лихом. Помни, я горжусь тобой, и приехал сюда, чтобы рассказать тебе кучу всяких историй, от которых у тебя бы волосы на голове дыбом встали, да, уж видно, не судьба... У меня со вчерашнего дня и маковой росинки во рту не было, потому что все, что у меня было в котомке, я отдал одной несчастной вдове, но я лучше умру от голода на вересковой пустоши, чем останусь ужинать там, где от меня отреклись.
Тяжело вздохнув, он уселся на Винни, и лошадка снова подошла ко мне — попрощаться. Затем Том снял шляпу, молча кивнул матушке, а мне сказал: