- Господи, Джон, и в мыслях не было!
Итак, мы сели обедать, сожалея, что дядюшки Бена нет с нами и оставив ему его долю на случай, если он все же объявиться. Ни ржания, ни стука лошадиных копыт по-прежнему не было слышно, и я, прихватив ружье, отправился искать запропастившегося родственника.
Сначала я спустился по тропинке к подножью холма. Затем я вышел к Линну, перешел его вброд, вышел на другой берег и стал подниматься по косогору, пока не вышел на вересковую пустошь. Вокруг меня стоял густой туман, но в три часа дня было еще более или менее светло, и я прошел по протоптанной дорожке мили еще приблизительно три. Места, признаться, были на редкость пустынными, а взять с собой собаку я, дурья голова, не догадался. Ну ничего: я уже не ребенок, чтобы шарахаться от каждого куста, карабин заряжен, а случись что, силы во мне хватит на двоих.
Вечерело. Туман становился все гуще, и уверенность моя постепенно убывала, пока и вовсе не сошла на нет. Наконец, я понял, что сбился с пути, и нужно сесть и определиться. Я прислонил ружье к гранитному валуну и задумался над тем, что делать дальше. Если с дядюшкой Беном в самом деле что-то случилось, я ему уже ничем не помогу. Нужно искать дорогу назад и позаботиться о собственной безопасности хотя бы ради матушки и сестер.
Внезапно вдалеке раздался топот лошадиных копыт, причем скакала не одна лошадь, а целый табун. Я придвинул карабин поближе — на всякий случай. Однако лошади, невидимые в тумане, проскакали куда-то мимо, и снова наступила тишина.
Я уже было хотел выругать себя за излишнюю боязливость, как вдруг прямо у меня под ногами раздался не то стон, не то грохот,— тот самый ужасный звук, что пугал нас той зимою, но на этот раз звук был куда сильнее, потому что раздавался совсем рядом. Я онемел от страха, волосы на голове встали дыбом, а сердце застучало часто-часто... Я вытер пот со лба, умоляя Господа, чтобы и на этот раз пронесло, и желание у меня было только одно: понять, где я сейчас нахожусь и бежать домой сломя голову, бежать, не останавливаясь.
Грохот прекратился, и я, переведя дух, тронулся в путь. Однако вскоре мне снова пришлось остановиться, потому что до моего слуха донесся низкий звук, похожий на овечье покашливание. Волей-неволей я прислушался, хотя заботило меня сейчас только одно — поскорей добраться до дома, потому что блужданиями по вересковой пустоши я был уже сыт по горло. Но любовь к животным — ко всем животным — была у меня в крови, и я пошел туда, откуда раздавался шум, чтобы, если не дай Бог что, вызволить бедную тварь из передряги. Шум раздавался все громче, и я уже явственно различил сухой кашель, который со свистом вырывался из глотки живого существа.
— Господи, помилуй! — донеслось сквозь туман. — Господи, спаси и помилуй мою душеньку! И куда это меня занесло, Господи!
Послышался протяжный стон. Я бросился вперед и тут же уперся в морду дикого горного пони. К нему был привязан человек — ноги к шее, голова на крупе лошадки — а руки свисали вниз, подобно стременам. Пони был страшно напуган и тщетно пытался сбросить с себя непривычный груз.
Увидев меня, лошадка попыталась дать деру, но я поймал ее и крепко прижал к себе. Тут она вознамерилась лягнуть меня, но я стукнул ее по носу, и она успокоилась.
— Глубокоуважаемый сэр,— обратился я к несчастному, распростертому на лошадиной спине,— не бойтесь, я не причиню вам никакого вреда.
— Помоги мне, добрый человек, кто бы ты ни был, — взмолился незнакомец, не глядя на меня, потому что был не в состоянии поднять голову. — Я знаю, тебя послал Всевышний, и ты не ограбишь меня, тем более что меня только что обобрали до нитки.
— Боже, дядюшка Бен! — вскликнул я, не веря собственным глазам. Я был так изумлен, что чуть не выпустил пони из крепких объятий.— Это вы, мастер Рубен Хакабак!
— Я честный торговец, — простонал дядюшка, — я живу в Далвертоне. Ради Бога, развяжи меня, добрый человек, и я вознагражу тебя, когда вернусь домой,— если мне вообще суждено туда вернуться. Однако давай договоримся, что лошадка эта — моя, как и та, что угнали разбойники.
- Дядюшка Бен, неужели вы меня не узнаете? Да это же я, ваш племянник Джон Ридд!
Не дожидаясь, пока обалдевший родственник придет в себя, я разрезал веревки и посадил его на пони, как полагается, но дядюшка так ослабел от переживаний, что был уже не в состоянии удержаться на лошадиной спине. Тогда я втащил дядюшку к себе на плечи, а веревку обмотал вокруг лошадиной морды так, чтобы пони, вопреки желанию нового хозяина, не улизнул на свободу. После этого мы двинулись к нам на ферму Плаверз-Барроуз.