Я возвращался домой совершенно подавленный, потому что знал теперь истинное положение Лорны, и это лишь прибавляло мне беспокойства за ее судьбу. Кроме того, думал я, она племянница самого лорда Брандира, так зачем ей нужен сын простого фермера? Сейчас я ужасно злился на себя за то, что не открылся ей до того, как она начала рассказывать о себе. Но, с другой стороны, что бы это изменило? Мы не виделись целых семь лет, и потому, будь я даже сам лордом в десятом колене, глупо было надеться, что в ней теплилось хоть какое-то чувство ко мне со дня пашей самой первой встречи, когда она была совсем девочкой. Но — какое высокое происхождение, какая изумительная красота! Пройдет совсем немного времени, и кто-то другой, равный ей и с благородными манерами, завоюет ее сердце раньше меня. При мысли об этом я невольно сжил кулаки.
Нет, самую большую глупость я совершил тогда, когда из великой жалости к плачущей Лорне пообещал ей, что не стану слишком часто досаждать ей своими визитами. На деле эго означало, что я должен появиться в Долине Дунов никак не раньше, чем через месяц. Однако я договорился с ней, что если ей понадобится моя помощь, она положит свою черную шаль на белый камень у входа в свою беседку. Это место не было видно из долины, но хорошо просматривалось с того места, где мы однажды побывали с дядюшкой Беном.
Между тем работа на ферме продолжалась своим чередом. Большую часть марта и в начале апреля дул сухой ветер, а потом па целых две педели зарядил теплый дождь. Много весен встретил и проводил я с той поры, но такой весны я уже не пережил никогда: она была прекрасна! Как знать, быть может, это моя любовь сделала ее такою?
Нет нужды говорить о том, что последовавший вслед за тем месяц показался мне томительным и медленным, как никакой другой. Ни поле, ни ферма, ни тревога матушки, ни мои собственные думы о судьбе сестры,— ничто не мешало мне ежедневно подниматься на вершину заветного утеса с единственной мыслью — нет ли какой весточки от Лорны. Сердце мое не знало покоя ни в расцветающих долинах, ни у прозрачных ручьев, ни тогда, когда я смотрел на овечьи стада и на телочек, пасущихся на взгорье. Копался ли я в борозде среди первых побегов будущего урожая, останавливался ли на минуту, чтобы поглядеть, как солнце золотит гранитные утесы, колеблющиеся в далеком мареве, снимал ли шляпу, чтобы вытереть пот со лба, когда солнце погружалось в море, катившее свои серые воды ниже уровня эксмурских полей,— мысли мои занимало одно и то же, и чувство, что я испытывал, было почти похоже на страх.
Тревога матушки из-за моего здоровья усилилась десятикратно, когда она убедилась, что ем я только раз в день, меж тем как раньше я делал это трижды, причем с неизменным аппетитом. Матушка была в отчаянии и уже начала поговаривать о том, чтобы послать в Порлок к аптекарю. Анни выбивалась из сил, придумывая для меня всякие кушанья, и даже Лиззи напевала мне песенки, чтобы отвлечь меня от невеселых дум. Одна только старая Бетти ворчала, советуя домашним не принимать мое состояние близко к сердцу и дать мне немного поголодать.
Как-то после полудня, когда я заканчивал свою работу (это случилось за пять дней до окончания месячного срока, в течение которого я не должен был приходить в долину), я увидел всадника, направлявшегося к нашим воротам. Вначале я подумал, уж не Том ли Фаггус пожаловал в наши края, но когда всадник приблизился, я увидел, что это не Том, и решил, что это, должно быть, какой-то проезжающий сбился с пути и хочет спросить дорогу.
Доскакав до ворот, всадник остановился и, размахивая каким-то белым предметом, громко закричал:
— Я — гонец его величества! Эй ты, верзила, подойди-ка сюда, да поживее! Именем короля!
Такое обращение мне не понравилось, и я подошел к воротам вразвалку, не торопясь, потому что еще не родился человек, который мог бы чего-то добиться от меня криком.
— Это ферма Плаверз-Барроуз? — спросил гонец, — Господи, как я устал! Последние двадцать миль всякий встречный-поперечный твердил мне, что до места осталось каких-нибудь полмили. С ума они посходили, что ли? Если и ты начнешь мне рассказывать ту же сказочку, клянусь, и намну тебе шею, даже если ты будешь трижды здоровее меня!
— Сэр, ваши мытарства кончились,— промолвил я. — Это и есть ферма Плаверз-Барроуз, добро пожаловать! На ужин у нас овечьи почки и свежий эль, только что из бочонка.