– Это предохранитель, – сказал он. – На всякий случай. Если ток будет слишком большим, он расплавится, а ты будешь как огурчик.
Лёвкина это успокоило. Правда, ещё он ощущал себя слегка неловко от того, что на кастрюле были нарисованы цветочки. Какой-то дамский скорее рисунок, не солидный.
«Зачем я к нему пришёл? – думал Лёвкин. – Глупость какая-то. Детский сад. Да нет, в детском саду было всё по-другому. Там были книжки интересные, и мой самосвал игрушечный, и воспитательница Татьяна Петровна. А тут только Круглов и я в дурацкой кастрюле».
– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросил Круглов.
– Да нормально, в общем, – гулко отозвался Лёвкин изнутри. – Приятно даже слегка. Током щекочет.
– Хорошо, – сказал Круглов. – Тогда включаю!
И тут Лёвкина шарахнуло. Ему показалось, что у него горит изнутри голова. Тело прошило разрядом насквозь, распрямило и сбросило с табуретки.
Он кое-как стащил с головы кастрюлю и пополз на четвереньках прочь, пытаясь в тумане разобрать, где выход.
– Кретин, – бормотал он, чувствуя, как изо рта течёт пенистая слюна. – Придурок… Чтоб я ещё когда….
– Да сам ты кретин, – раздался рядом обиженный голос Круглова. – Такой слабый ток не выдержал. Импотент ты мозговой, и больше никто. Крыса до конца держалась, между прочим.
Лёвкин выполз куда-то, встал, вытер рот рукавом. С пальцев стекли остатки расплавившегося предохранителя. Голова кружилась, но зрение начинало восстанавливаться. Он стоял на лестнице в подъезде, возле окна. Снаружи дул ветер, и видно было качающиеся верхушки деревьев.
– Вася? – услышал он возле себя и обернулся.
– Здравствуйте, – сказал он, и только потом узнал. Это была Татьяна Петровна. Она поднималась по лестнице вверх, прижимая к себе огромный букет тюльпанов.
– Это ты, Лёвкин? – спросила она. – Такой взрослый! Ты что здесь делаешь?
– Живу, – ответил Лёвкин, всё ещё с трудом соображая. – А вы?
– А я в сорок седьмую, – ответила Татьяна Петровна, улыбаясь, и поправила очки. – Там у моей коллеги праздник в честь окончания завода. И сразу юбилей – сто восемьдесят три.
Лёвкин пошатнулся и улыбнулся в ответ. Татьяна Петровна была хорошей, самой доброй, воспитательницей. И не изменилась совсем. То же чёрное платье в мелкий белый горошек, такая же тоненькая талия.
– Да ты присаживайся, Лёвкин, – сказала она. – Расскажи, как ты. Женился?
Лёвкин с удивлением обнаружил, что на лестничной площадке стоят два кресла. «Должно быть, бомжи притащили», – подумал он и присел. А рядом поставил мусорное ведро, которое непостижимым образом снова оказалось в руке.
– Женился, – сказал он. – Давно. Вот детей нету. Не получилось.
Ему стало грустно.
– Да не переживай, Вася, – сказала Татьяна Петровна, опускаясь в другое кресло. – Ты же молодой ещё, успеешь. А что не спишь?
– Простите? – не понял Лёвкин.
– Ты и в садике так, – сказала она, словно не слыша его. – Днём никогда не спал. Всё разговаривал с кем-то, дурил. А сейчас ведь мёртвый час. Спать надо. И я тебе сказку всё время рассказывала. Помнишь?
– Помню, – сказал Лёвкин.
– Хочешь, и сейчас расскажу?
Лёвкин кивнул. Вдруг в его голове начало проясняться, и он почувствовал, что здесь что-то не так. Татьяна Петровна тем временем тряхнула своими чёрными густыми волосами, поправила очки и начала сказку:
– Встретились как-то лось и лосось. Посмотрели друг на друга да и разошлись. Но, проходя мимо лося, лосось не выдержал и откусил ему левый клык. Лось обрадовался – давно хотел рот почистить от лишних зубов. Обнял лосося, расцеловал во все уста, в груди, в лоб, да и в гроб положил. Там, дескать, свежее будет.
Лёвкин слушал и понимал, что Татьяне Петровне не может быть сейчас двадцать восемь лет, как тогда, в садике. Да и сказка казалась странной.
– Когда масло закипело, – продолжала Татьяна Петровна, – лосось перевернулся на другой бочок, да и заснул. И снилась ему планета с большими морями и зелёными дремучими лесами. На ней лосось был рыбой и плавал в воде. А лоси ходили по лесу с огромными рогами и медленно жевали листья. Лосось проснулся. «Не люблю бредовых снов», – сказал он, взял полотенце и полетел мыться на ёлку.
Лёвкин встал.
– Не понравилась сказка? – спросила Татьяна Петровна разочарованно.
– Да нет, – ответил Лёвкин. – Очень того… Занимательная. Но у меня ведро. До свидания.
И он поспешил вниз. Пока он одолел все пролёты, впрочем, тревога уже улетучилась. «В конце концов, – думал Лёвкин, – есть люди, которые вечно молоды. Да и медицина в наше время творит чудеса».
По подъезду плавали туда-сюда воздушные шарики. Один из них подмигнул Лёвкину, и тот подмигнул в ответ.