Большую часть времени они жили мирно, почти не замечая друг друга и не разговаривая. Не знаю, всегда ли так было – должно быть, нет, раз уж я каким-то образом появился на свет – но я не припомню случая, чтобы отец по-настоящему обнял маму, а она назвала его ласковым словом или погладила по голове. Общение было опосредованным, через вещи – отец приносил зарплату и всё до последней копейки оставлял на столике, мама стирала одежду и развешивала на балконе, отец её молча гладил и надевал. Еду готовила мама, хотя не умела совершенно. Все свои детские годы я ел пересоленую манную кашу, подгоревшую рыбу и разваренные до кашеобразного состояния макароны. Усугубляло положение ещё и то, что мама была патологически рассеянна. Помешивая суп в кастрюльке, она могла вдруг замереть, уставившись в одну точку, и очнуться только тогда, когда вся вода уже выкипела, а овощи начали подгорать. Причем это не избавляло нас с отцом от необходимости есть полученный суп, поскольку мама считала кощунством выбрасывать продукты независимо от того, в каком состоянии они находились. Так что довольно часто мы доедали заплесневелый хлеб, гнилые помидоры и «слегка подвявшее», как говорила мама, мясо, от которого разило за километр. Поначалу мой желудок бунтовал, и пару раз пришлось даже вызвать «скорую», но потом я привык и мог переварить всё вплоть до яичной скорлупы, которая в изобилии содержалась в яичнице, поджаренной моей матерью.
Мной родители интересовались редко. Собственно, отчётливо помню я всего два случая. Как-то раз, без всякого повода, получив премию или аванс, отец расщедрился и подарил мне маленький радиоприёмничек, который, кроме шипения, мог издавать довольно осмысленные звуки, напоминающие то ли музыку, то ли речь диктора. На следующий же день у меня его отобрали старшеклассники, поставив под глазом огромный фингал. Домой я пришел подавленный и разбитый, но лучше бы не приходил вовсе – мать, услышав об утрате приёмника, избила меня шваброй так, что всё тело покрылось синяками, а рука не гнулась в запястье пару недель.
Другой случай был связан с тем, что мама вдруг вспомнила о моей учёбе и потребовала показать дневник. Полистала, наткнулась на старую, давно уже исправленную, двойку по физике, и взбеленилась. Орала полчаса, доказывая, что тупее меня никого на свете быть не может, что физика – главнейшая из наук, и что даже Гагарин, не будь физики, вырос бы простым уголовником. Потом схватила ручку и написала размашисто поперёк страницы дневника «Родителей срочно в школу!!!», после чего с яростью швырнула дневник мне. Я находился в ступоре несколько минут, а она так и не поняла, в чем состояла её ошибка.
2
В детстве я очень боялся собак, воды, переполненных автобусов и людей. Я считал удачным днём, когда мне не приходится говорить ни с кем из взрослых. Идя в магазин за хлебом, я старался брать денег без сдачи, чтобы как можно быстрее сунуть их кассирше и убежать. На осмотре у врача я мог только кивать, мотать головой и мычать, а прослушивание грудной клетки стетоскопом повергало меня в ужас.
С ровесниками я тоже практически не общался – так, по делам, когда надо было списать или выменять календарик, которые я одно время начинал собирать. Со мной тоже никто не пытался дружить, и в то время мне от этого было только легче. Впрочем, один человек из моих одноклассников по неизвестной причине выделял меня из толпы и иногда вдруг со мной заговаривал. Звали его Захар Довжук.
– Привет, Кирилл, – говорил он ни с того ни с сего. – Тебе географичка опять трояк влепила?
– Ага, – отвечал я. – Сказал, что Камчатка – это остров.
– Это она зря, – усмехался Захар. – Иногда Камчатка очень даже остров…
После этого разворачивался и уходил.
Бледный, щуплый, маленький – почти на голову ниже меня – он почему-то пользовался в классе авторитетом. Он тоже был довольно нелюдим, не участвовал в драках, знал все предметы на зубок, но пятёрки получал редко, поскольку любил спорить с учителями на отвлечённые темы. Он носил очки в металлической оправе, однако их стёкла были такими тонкими и легкими, что мне казалось, будто они ничуть не могут улучшить его зрение, а носит он их, чтобы выглядеть солиднее. Впрочем, похоже, популярности он не добивался. Тем более странно, что его вообще чем-то привлекла моя скромная личность.