Он часто придумывал или изобретал загадочные, непонятные мне вещи. Подходил вдруг в коридоре, отзывал в сторону и потихоньку ото всех показывал тоненькую пластинку, похожую на фотографию.
Прямо над ней, в воздухе, парило изображение вращающегося цилиндрика.
– Голограмма, – объяснял он. – Нравится?
– Ага, – кивал я. – А как это?
– Да никак, – говорил Захар, убирал пластинку, и на этом разговор заканчивался.
В другой раз он показал мне плитку шоколада, самую обычную, предложил потрогать. Потом вдруг обернул её фольгой, и плитка исчезла.
– Разверни, – сказал Захар.
– Так её же нету, – удивился я.
– Это только кажется, что нету, – отвечал Захар, и тут же, прямо в воздухе, поддев край невидимой фольги, обнажал шоколадку. Разламывал пополам и делился со мной.
– А как ты узнал, где она? – не понимал я. – Её же не видно было.
– У меня же очки, – шутил он.
Юмор у него был странный. Впрочем, как и фокусы.
3
Как-то летом, во время каникул, когда я бесцельно шлялся по пыльному пустырю, Захар вдруг нагнал меня и в лоб спросил:
– Хочешь бомбу взорвать?
Я поморгал немного, осознавая вопрос.
– Хочу, конечно.
– Пошли.
И мы побрели в сторону огромной стройки, окружённой забором.
– А где ты её взял? – спросил я, кивнув на пакет, который болтался у Захара в руках.
– Сделал.
– Из чего?
– Из всего помаленьку.
Тут он остановился. Потому что увидел направляющуюся прямо к нам долговязую фигуру Коли Письменного.
Коля был на два года старше, хотя мы учились в шестом классе, а он в седьмом – когда-то остался на второй год. Учителя считали его «трудным ребёнком», хотя ничего особенно трудного в нём не было – просто постоянно влипал во всякие истории, хамил и вообще отличался ершистым характером. Мать его была алкоголичкой, а отец платил алименты откуда-то с севера, так что Колян был предоставлен самому себе. Он вечно являлся в школу то с подбитым глазом, то с рукой на перевязи, а на вопросы учителей неизменно отвечал «упал с лестницы».
Лицо его, веснушчатое и лопоухое, можно было бы назвать добродушным, если бы не напускная надменность, которую он постоянно пытался ему придать.
– Эй, мелюзга, – окликнул нас Коля. – Куда путь держите?
Я уж хотел ответить, что это не его дело, но Захар неожиданно опередил меня:
– На стройку. Хотим бомбочку попробовать взорвать.
Глаза Коли загорелись.
– Покажь.
Захар, на всякий случай осмотревшись по сторонам, извлёк из пакета брусок, похожий на мыло, с торчащим из него длинным бикфордовым шнуром.
– Круто, – сказал Колян. – Я с вами.
– Пошли, – согласился Захар, убирая бомбу в пакет.
Мы пролезли сквозь дыру в заборе, прокрались между сложенных стопкой бетонных плит и вошли в строящийся жилой дом, заваленный мусором и белёсой цементной пылью.
– Надо повыше подняться, – сказал Захар. – Чтобы все слышали, как громыхнёт.
– Да кто её услышит, пшикалку твою… – усомнился Письменный. – И на стройке сегодня выходной.
– Это хорошо, – сказал Захар. – Свалить успеем.
Мы взбежали вверх на несколько этажей, оказавшись на последнем, докуда ещё вела лестница. Сквозь пустые, незастеклённые окна виден был расстилающийся внизу город. От ветра, гудящего на высоте, слегка кружилась голова, и я казался себе очень смелым, почти как герои из книжек.
Мы нашли несколько пустых пыльных вёдер и уселись на них, а бомбочку уложили на плиту между ними.
– Поджигаем шнур, а сами бежим за стену, к лестнице, – предложил Захар.
– Лады, – согласился Колян. – А зажигалка-то есть?
Зажигалки у Захара не оказалось.
– Эх, мелюзга, – покривился Письменный, достав из заднего кармана большую железную зажигалку с выдавленным на ней орлом.
Извлёк пламя, попытался поджечь шнур. Он никак не занимался, даже тлеть не начинал.
– Ты хоть пропитывал его чем? – спросил он. Не получив ответа, поднёс зажигалку прямо к бомбе. – Давай тогда прям так…
– Ты что, дурак?! – заорал Захар, вскакивая с ведра.
И в этот момент рвануло.
Толчок чудовищной силы швырнул меня назад так стремительно, что я не успел даже почувствовать жара пламени, лизнувшего моё лицо. Я пронёсся над грудой мусора и вдруг понял, что подо мной ничего нет – только пустота размером с девятиэтажное здание.