На улице стоял густой туман, который, впрочем, скоро должен был рассеяться благодаря лёгкому ветерку. Карл откинул длинные волосы назад, допил содержимое фляги и сунул её в карман. Подошёл к сваленным возле сарая чурбакам, поставил один из них, самый толстый, на попа, второй, тоненький, сверху. Поплевал на руки, замахнулся. Замер. Он вначале и сам не понял, что заставило его остановиться и похолодеть. Потом понял. Молчали собаки. В обычные дни его часто будил лай, а уж когда он просыпался, гвалту не было конца. Сейчас же во дворе морга стояла мёртвая тишина.
Карл засунул топор за пояс и, нахмурившись, направился за угол. Первое же, что он увидел – кучку собачьих трупов, беспорядочно наваленных один на другой возле калитки. Жалости у Карла это не вызвало – всё равно на мясо держал. Но жуть пробралась ему в самое нутро и заставила ещё больше напрячься. Он нащупал в кармане фартука флягу, но вспомнил, что в ней ничего нет. Прислушался. Из соседнего сарая, где Карл хранил ненужные человеческие куски, доносилась негромкая возня.
Карл взял топор в руку, сделал несколько шагов и приоткрыл дверь. Ему в лицо пахнуло тухлым трупным запахом. Оно и неудивительно – весь пол был устлан человеческими руками, ногами, головами и внутренностями, предназначенными для откорма собак. Только в дальнем углу кучка оторванных конечностей шевелилась. Карл вошёл внутрь и занёс топор над головой.
Парочка окровавленных рук сползла в сторону, и его взору открылась сначала серая когтистая лапа, а затем и морда, от которой по коже пробежал мороз, и всё тело Карла оцепенело. Самым жутким в морде было то, что она была похожа на человеческое лицо – неестественно бледное, усеянное редкой серой шерстью, с огромными жёлтыми выпуклыми глазами, глядящими Карлу прямо в душу – но человеческое. Карл стиснул зубы и метнул топор.
Он не понял, что произошло. То ли зрение его подвело, то ли рука дрогнула, но Карл отчётливо видел, как топор прошёл сквозь голову Белки, словно её не было вовсе. В следующее мгновение огромная серая тень выпрыгнула навстречу Карлу и накрыла его собой.
А Егор Тимофеевич в сопровождении Рябинкина, Егубина и Михеича, который вновь гордо восседал за рулем, в это время подъезжал к дому «Надежда», чтобы провозгласить его торжественное открытие. Пахотнюк был не в духе из-за того, что ему в шесть часов утра позвонил пьяный Твердищев и доложил, что лес прочесали, Белку не нашли, зато в тумане обстреляли друг друга, положили трёх человек. Глава пообещал Твердищева уволить и скормить рыбкам в своем аквариуме, но обещание пока не сдержал, поскольку, во-первых, дико болела башка, во-вторых, увольнение Твердищева проблему Белки не решало, а в-третьих, никакого аквариума у Главы не было.
– Ну-с, Егор Тимофеевич, речь заготовили-с? – поинтересовался Егубин, когда Михеич уже припарковывал джип между двух телег.
– Да ну её к лешему, – буркнул Пахотнюк. – Найду, что сказать.
Он взглянул на дом оценивающе.
– Ну что ж, впечатляет. А не кривовато?
– Да это с данного угла зрения-с такая иллюзия, – успокоил Егубин.
Они выбрались из машины. Вокруг высокого серо-желтого здания собралась небольшая кучка зевак. Стояли журналисты с ручками, блокнотами и диктофоном, а один даже прилаживал к штативу массивный киноаппарат. Две девушки в кокошниках держали ленточку.
Пахотнюк, не став тянуть время, приблизился к толпе и заговорил:
– Приветствую наших уважаемых горожан! Вы присутствуете при небывалом событии в истории Поселения – мы построили дом! И не зря он носит имя «Надежда» – смотрите, какой он жёлтый и большой! И в этом доме мы будем с вами жить и надеяться… Э…Пожалуй, перережу-ка я ленточку.
Слегка трясущимися руками Глава откромсал от ленточки солидный кусок, после чего провозгласил:
– Право первой опробовать подъёмник предоставляется почётной гражданке нашего уезда, доярке-миллионщице Кларе Гавриловне Шнапс!
Из толпы выдвинулась ужасающих размеров бабища в коричневом платье с медалькой на левой груди и чёрным обгрызенным бантиком на правой. Она окинула всех торжествующим взглядом, помахала рукой, видимо, воображая себя кем-то вроде Гагарина, и приблизилась к подъёмнику.
Подъёмник представлял собой большое кожаное кресло, подвешенное на четырёх верёвках к стене дома. Он приводился в движение огромной рукоятью, которую должен был крутить привратник в ливрее, стоявший тут же с широченной глупой улыбкой на бородатом лице.