– Вон она, Целая Мудра.
Каморку Гриши долго искать не пришлось, примостилась тут же, возле овражка. У неё стоял, разговаривая с кем-то невидимым через малюсенькое окошечко, мужичок, теребящий в руках картуз. Пахотнюк с Рябинкиным встали поодаль и терпеливо ждали.
– Денежку украсть грех большо-ой, – доносилось из каморки. – Нелегко его замолить будет.
– Да ты уж постарайся, Гриша, на тебя одна надёжа, – причитал мужичок. – Я тебе и гостинцев принес.
Он просунул в окошечко бутыль с мутным пойлом и какой-то пакетик.
– Ну, мил человек, чем смогу, помогу, – ответствовал Гриша. – А там уж как Бог даст. На-кось, целуй крест.
Мужичок поцеловал крестик, просунутый в окошко суховатой трясущейся рукой, и перекрестился.
– Да гляди у меня, больше не греши! – грозно приказал Гриша. – А то на вас на всех молитв-то не наберёшь.
– Да что ты, Гриша, один раз только вот бес и попутал.
– Ну, ладно, ступай себе.
Мужичок, кланяясь, ушел восвояси, и Пахотнюк приблизился к окошечку.
– Здравствуй, – сказал он. – Это ты, что ли, Гриша-схимник?
– А то кто же, – донеслось из каморки. – А ты кто будешь?
– Да я Глава Поселения, Пахотнюк Егор Тимофеевич. Слыхал?
– Может, и слыхивал, да уши ветром продуло, я и забыл. Чего тебе надобно? Грех какой отмолить?
– С грехами сам разберусь. А пусти-ка ты нас внутрь. Не дело через дырочку разговаривать.
Окошечко захлопнулось, дверь растворилась. На пороге стоял махонький человечек с длинной бородой – не слишком старый, довольно худой, слегка выпимши.
– Заходите, раз уж пришли.
Пахотнюк, а за ним и Рябинкин, втиснулись в каморку. Места тут на троих не хватало. Крохотный лежачок, стульчик, стол с подсвечником и парой книжек на нём, под столом рядок из разнокалиберных бутылок, по большей части опустошённых.
На гвозде, вбитом над столом, висела чудная железная конструкция из ошейника с крючьями и тяжёлых цепей.
– Это и есть, что ли, твои вериги? – спросил Пахотнюк.
– Они.
– А чего же не носишь?
– Да зело шею трут. Говори, что за дело-то ко мне.
– Нечисть у нас в лесах завелась. Вроде как зверь. Кусает всех, а от этого люди с ума сходят да мрут. Белкой прозвали. Можешь её прогнать?
– А мне что с того за выгода? – поинтересовался Гриша.
– Ну, проси, чего хочешь.
Гриша почесал голову:
– Это же мне придётся к вам ехать. Да еще неизвестно за сколько времени я ваши грехи-то замолю. Огородик, опять же, бросать жалко. Значится, так. За огородом и домиком пусть кто присмотрит. То ли местного кого попросите, то ли своего, мне без разницы. Каждый день мне надо еды какой ни на есть и две бутылки водки. Если погода плохая, лучше три. И целковый в день, чтобы было из-за чего таскаться.
– По рукам, – тут же согласился Пахотнюк, и в глазах Гриши можно было прочесть: «Эх, видать, продешевил».
– Да, – добавил Гриша. – Мне там будет где жить-то?
– Найдём.
На том и порешили. Насчёт огородика тут же договорились со старушонкой, живущей неподалёку, даже денег не взяла, сказала: «Для Гриши мне не жалко». В «бесовскую коляску» Гриша лезть отказался, сказал, что пешком дойдёт. Собрал себе в мешок книги, какую-то одёжку, вериги, бутылку водки и крест. Взял в руку палку да двинулся.
– К вечеру дойду. Встретьте меня там, проводите до жилья. С утра и начнём.
Пахотнюк кивнул. Джип покатил по проселку обратно.
– Сразу видно, святой человек, – сказал Рябинкин. – Такого за версту чуешь.
– Главное, чтобы Белка почуяла, – ответил Пахотнюк. – И сгинула к своим беличьим чертям.
По дороге договорились, что Рябинкин встретит Гришу и поселит в сторожке на краю парка. Когда-то давно жил в ней сторож, да спился и помер, а нового Пахотнюк решил не нанимать – на кой ляд сторож в парке? Рябинкин обещался отнести Грише выпивку, еду и плату за первые дни, а утром и сам Пахотнюк собирался наведаться, посмотреть, как дела.
Ночь у Егора Тимофеевича выдалась неспокойная. То из-за одной стены доносился храп супруги (а вместе они уже давно не почивали), то за другой вдруг начинала всхлипывать Галя – дурдом, да и только.
Пахотнюк то и дело вставал, наливал себе рюмочку, выпивал да ложился обратно. Но сон что-то не шёл. Только смыкал глаза – мерещилось желтоглазое чудище, которое кралось к нему и норовило зубами вырвать сердце. Провалялся часов до двенадцати, потом встал с тяжелой головой, и то только потому, что услышал доносящийся с улицы гвалт.
Спускаясь вниз, столкнулся с Рябинкиным.
– Ну, как там схимник? – спросил Пахотнюк.
– Всё в порядке, Его Тимофеевич. Разместил, всё необходимое дал. Только не ходили бы вы сейчас.