— Мишаня! — он меня обнял, больно впиваясь протезом под лопатку, — Эх, Мишаня!!! Прости! Моя вина! И что недоглядел, и что твари эти тебя утащили!
— Какие твари? — не врубился сразу, тварями обычно именовали совершенно конкретных чужаков.
— Шелеховские тварюшки! — Угорин изобразил плевок, — Виноват я! Перед всеми виноват, и перед Димычем, и перед тобой, и перед ребятами нашими! Всё тыкал вам, что раздолбаи, а сам, выходит, похлеще всех раздолбаем оказался!
— Проехали, Алексей Игоревич! — мне его унижение было не нужно.
В Москве не совсем сорок лет, но последнюю пятилетку окна не появлялись точно, до этого выявляли шальные по окраинам. А я знаю два подхода к режиму ожидания: чем дольше событие не происходит, тем больше вероятность, что не произойдет вообще, и второй, полностью противоположный: вероятность с течением времени повышается. Не буду говорить за всех, но лично у меня даже с автобусами второй вариант не всегда срабатывал, особенно когда в нашем городе стали активно менять и переименовывать маршруты. И еще я знаю кучу людей, которые расслаблялись за гораздо меньший срок.
— Погоди, дай выговориться. У всех уже прощения попросил, у кого-то даже не по разу, а тебя даже не чаял снова увидеть! Димыч говорил, что тебя крепко прихватили, никак не срасталось обратно заполучить. Хотя меня он вытащил. Я на трибунал с этапом уже настроился, но он же, знаешь, какой упрямый!
Упрямство Воронина прочно вошло в легенды, у нас так точно! Любимый девиз лабы: "Шеф всегда прав!". Я бы поехидничал, но почему-то всегда получалось, что Иван Дмитриевич своего добивался. И уже не удивлюсь, если даже его Ванечка когда-нибудь против тварей успешно выйдет.
— Он самой Забелиной условия ставил, ни в какую не отступался, меня только под его поручительство отпустили! И так же упорно тебя требовал. Я-то уже сдался, знал, что эти сучки, что получат, то уже не отпустят! А вот, поди ж ты!
— Алексей Игоревич, а вот здесь точно себя не накручивай! — я прервал собравшегося на новый виток оправданий капитана, — Мне лично Забелина сказала, что Шелеховы меня на свое молчание разменяли. Зуб у них на меня, по дурости к ним в оруженосцы метил, а потом сбежал — батя мозги вправил. Мелочь, но обидная, — рассказывать направо-налево свою полную историю с родословной я не собирался, — И у нее даже мысли не мелькало меня вытаскивать, несмотря на все петиции шефа. Это уже я сам, не спросившись, ушел, так что кончай эту бодягу! В одном толк от всех телодвижений профа был — если бы ни его постоянное дерганье СБ, Руслана Евгеньевна меня бы так быстро к вам не направила.
Угорин немного помолчал, а потом спросил:
— Точно зла не держишь?
— Не держу! — не по рангу проштрафившемуся капитану было вставать против адмирала Погибели и всей заинтересованной в отсутствии огласки верхушки (бабулино прозвище изначально звучало как Погибель тварей, но со временем второе слово потерялось, и осталась только Погибель, такое вот миленькое погоняло у родственницы).
— Тогда садись, будем работать, — и извлек из сейфа тоненькую стопку папок.
— Что это?
— Подчиненные твои. Куратор у вас… у нас теперь новый, точнее новая. Целого майора выделили, ценят Димыча! Но ты же знаешь Воронина — он с ней сразу не поладил, а тебя, как его любимчика, она уже заранее недолюбливает, вряд ли чем-то поделится, — намотал на ус, с новым куратором познакомиться еще не довелось, — Вот, собрал с миру по нитке. Изучай у меня, выносить нельзя.
— Спасибо! — узнать о новеньких я не откажусь, — Скажи сначала сам по ним.
Январское окно сломало установку "начальник — подчиненный". Угорина я простил, но начальником больше не считал, да он и сам, выпущенный под слово шефа, не рвался командовать. Теперь мы стали коллегами, делающими одно дело, и он это принял, несмотря на разницу в возрасте и опыте.
— Начну с лейтенанта — Отрепина Павла. Двадцать три, фамилия не на слуху, но сын кого-то из верхов, шел в авиацию, забраковали по здоровью.