Регина Эзера
ЛОСЬ
— …И во́роны кружат надо мной так низко, что я лицом слышу взмахи их крыльев…
— И часто это?
— Что часто?
— Часто ли вы, Приверт, чувствуете, как над вами летают во́роны?
— Да-да, часто. Каждый вечер, как начинает смеркаться… То они являлись только по вечерам. А теперь и ночью. Схвачусь с постели, слышу: они самые, опять хлопают крыльями — опять они тут!.. И такой на меня нападает страх — вдруг да заснешь… Ведь они могут принять меня за падаль, верно? Слетят и давай тело рвать кривыми клювами… И я машу руками, двигаю ногами, чтоб они видели — я еще не мертвый. Тогда они улетают. Но недалёко. Сядут где-нибудь поблизости, на меня глядят и ждут. Знаю я, чего они ждут, окаянные! И нельзя мне сомкнуть глаз до утренней зари… При свете они не такие нахальные. Как только пропоет петух, сразу отстанут…
— И не пристают до вечера?
— До вечера, да-да, пока не стемнеет… Уж я стал брать с собой в постель ружье. Надежней ведь, правда? Но ружье спрятали. Говорят, с ума я сошел — и ружье отняли, дьяволы. Тогда я стал брать в постель нож. И нож тоже спрятали. Чем же теперь защищаться, раз у меня никакого оружия?.. Чем пугнуть, когда они явятся? И я только знаки подаю, чтоб они поняли — я еще не сдох, еще не…
— Кто они — во́роны?
— Ну да, во́роны, они мне, доктор, всю душу вымотали… Я совсем сна лишился. А долго ли протянешь не спавши…
— А можете вы вспомнить, Приверт, как это началось? Ведь так было не всегда?
— Какое уж всегда, доктор, какое уж…
— Когда же это началось и как? Вы помните?
— Да-да, как сейчас помню… Тогда, когда глаза выбили…
— Кому выбили?
— …потом выписали очки, вот они. Да без толку. И какие очки тут помогут, если глаза выбиты? Я же не сумасшедший, чтобы этого не понимать. Хотя все и твердят, что я умом тронулся и, стало быть, нельзя верить ни одному моему слову… Кто бы другой — ладно, но так говорит и Рингольд! Ведь я же там был и сам все видал и слыхал. Как же это, господи, мне нельзя верить! Видал и слыхал все так ясно, как сейчас, доктор, вас вижу и слышу — да куда лучше против нынешнего, ведь зрение у меня было что у ястреба, а слух как у филина… И ночи летом светлые. Притом в небе сиял молодой месяц. Это надо быть слепому как крот и глухому как червь, чтобы не видеть и не слышать. Рингольд приложил ружье к плечу, как только заслышал шорох… Мы стояли недалеко друг от друга… Когда он вскинул ружье, я про себя так и ахнул: спятил, что ли?! Ведь шаги были не косульи. Слишком тяжелая поступь, чтобы это была косуля… И тут на поляну вышел он. Вышел и медленно двинулся аккурат в нашу сторону. И в этот миг Рингольд… пальнул из обоих стволов. Прямо в голову… Перед глазами у меня сверкнула молния, ведь он был в каких-то пяти метрах… Только чуть дальше, чем вы сейчас, доктор.
— Вы, Приверт, сказали «он». Кто он?
— Тсс, тише, этого говорить нельзя. Рингольд грозится, что меня тогда посадят в тюрьму. А если буду много болтать — упрячут в сумасшедший дом. Рингольд внушает всем, что нельзя верить ни одному моему слову. И люди думают, что я несу невесть что! Я говорю — могу отвести на то место, где он зарыт. Смеются. Но я же сам его закопал! Разогнал воронов и зарыл. Поглубже, чтобы не раскопали лисицы. И за это во́роны теперь сживают меня со света! Ни одной ноченьки спать не дают… Летают и кружат надо мной все ниже, все ближе… так близко, что я слышу лицом ветерок от их крыльев… А ружье у меня выманили и нож тоже куда-то спрятали. Нечем мне себя защитить… А Рингольд…
— Это ваш брат?
— Да, старший брат.
— У вас большая разница в возрасте…
— Шестнадцать лет. Я еще под стол пешком ходил, когда он окончил среднюю школу. А когда я сдал за лесной техникум, Рингольд считался уже известным актером… Ну и вот, звонит он однажды, веселый такой, и говорит: кончились съемки главного эпизода и у него есть три свободных дня и лицензия на отстрел косули. Как я на это смотрю?.. Да господи, езжай, говорю, о чем речь, на моем участке такие места есть по этой части… Сообщу в лесничество и вся недолга, кати прямиком сюда! Приехал, сам по пути завез бумагу… Старшой из лесничества наказывает мне — отведи артиста на лесные луга или на поляну у Низкого бора… Как будто бы я и сам, без указки не выбрал бы для брата наилучшее место! Я очень любил Рингольда… а он меня… Он меня, доктор…
— Может быть, Приверт, отложим разговор до завтра?
— Нет-нет, доктор, нет!.. Не уходите! Обещайте только, что не будете смеяться… И поклянитесь… Все смеются… И поклянитесь… да, поклянитесь, что меня не посадят в тюрьму.