Так почему эти животные не стали собакой?
Я позвонила Филу Гингериху. Он посоветовал мне рассмотреть астрагал, кость, присутствующую как у древних, так и у современных лошадей. Конский астрагал уникален. Он эквивалентен таранной кости, расположенной посреди человеческой лодыжки, позволяющей нам делать кругообразное движение стопой. Однако конский астрагал имеет другую форму. Наша таранная кость, вторая по величине в стопе, позволяет нам изменять угол между стопой и ногой. Именно поэтому мы способны пользоваться ногами, взбираясь на деревья.
Удивительным образом еще 56 млн лет назад конский астрагал приобрел особые очертания. Он расположен перед скакательным суставом или пяточной костью и ко времени появления самой ранней из известных лошадей отличался от астрагала приматов, которому было суждено стать нашей таранной костью. Уже в это время конский астрагал был покрыт глубокими бороздками и ограничивал подвижность сустава лошади, позволяя ему двигаться вперед и назад, но не по кругу. Поэтому конь с самого начала своего бытия не был способен лазить по деревьям.
Подобное ограничение не обязательно послужило во вред лошади. Вместо того чтобы спасаться от хищников на ветвях деревьев, конь выбрал другую стратегию. Благодаря глубоким канавкам астрагал ограничил перемещение ноги под скакательным суставом одной плоскостью, предоставив тем самым лошади некоторое преимущество – способность двигаться вперед быстрее других животных. Таким образом, с самого начала жизни коней их главным средством защиты стала скорость бега.
Скорость, конечно, величина относительная, и представлять себе скорость лошади следует во временном контексте. Эогиппусы не могли бегать галопом, однако они, во всяком случае, могли прыгать, на что не были в большинстве своем способны тогдашние хищники. «Чтобы избежать опасности, – однажды сказал мне палеонтолог Майк Ворхис, – лошадь хочет бежать». Он сравнил эту стратегию со стратегией бизона, обладателя огромной башки и кривых рогов, который стремится в случае опасности начать драку: «На мой взгляд, важно, что с самого начала истории коней их предки никогда не носили на черепе никаких украшений». Таким образом, благодаря окаменелостям Поулкэт-Бенч нам известно, что лошади были более «экипированы» для бегства, чем для сопротивления противнику.
Кони не были единственными раннеэоценовыми млекопитающими, направившимися по пути бега, однако среди прочих их выделяет еще одна важная черта: на задних ногах у них было нечетное число пальцев. Это весьма странно, ведь в своем большинстве унгуляты имели (да и до сих пор имеют) равное количество пальцев. Еще в эоцене травоядные бегуны разделились на две группы: непарнопалых периссодактилей (лошадей и их близкую родню) и парнопалых (парнокопытных) артиодактилей. Так называют их ученые, однако существенно здесь не само по себе число пальцев, а то, как на них распределен вес животного.
Даже в ту весьма раннюю эпоху Поулкэт-Бенч на средний палец задней конской ноги приходилась намного большая часть веса животного, чем на все остальные. В этом можно убедиться, внимательно посмотрев на этот палец: впоследствии превратившийся в копыто современного коня, он был крупнее, чем оба внешних. Парнопалые артиодактили к тому времени уже избрали путь, на котором нельзя было изобрести стопу всего лишь с одним пальцем. Эогиппусы оставили для себя этот вариант открытым.
Крупный средний палец стал ключевым фактором в благополучной эволюции лошадей. С течением времени кони стали переносить на средний палец все большую и большую часть своего веса, пока боковые пальцы не сделались бесполезными и не отмерли вовсе. В результате этого эволюционного решения 56-миллионолетней давности Уиспер получил возможность переносить свой вес на задние ноги и в изящном прыжке преодолевать ограду своего загона в поисках воды. Квотерхорсы (см. илл. 9 на вклейке), следуя за коровой, научились разворачиваться на месте, а лошади, прошедшие высшую школу верховой езды, стали способны исполнять леваду и курбет.[66] Когда конь из Фогельхерда, подобрав задние ноги, поднял спину и голову или когда жеребцы горы Прайор противостояли друг другу, они были обязаны своей способностью блеснуть силой этому раннему эволюционному выбору, восходящему к Эйфелевому максимуму жары, к раннему эоцену и, быть может, к тому самому месту на Поулкэт-Бенч, где стояли мы с Притор и Келли.