— Мышка, avanti![4]
Однако дома и не думали подавать ужин.
Софья Петровна ждала его на террасе, и не успел он снять картуз, как она напустилась на него:
— Аркадий, у тебя есть дети!
Под глазами у нее чернели круги.
— Ну, есть, душенька.
— Тут не до шуток. Ты должен ехать к губернатору...
Аркадий Петрович пожал плечами и отвернулся.
— Надо просить, чтобы он сейчас же прислал казаков.
— Прости, Соня, ты мелешь вздор.
— А что же, дожидаться, чтобы мужики землю отобрали?
— Ну, и отберут. Земля принадлежит им.
— Ты помешался на либеральных идеях. Если ты упрямишься, я их сама позову.
— Я не потерплю казаков у себя.
— Без них не обойдешься.
— А я устрою скандал и не знаю, что сделаю... в тюрьму пойду... в Сибирь...
— Аркадий, голубчик...
— ...на каторгу пойду, а не допущу...
— Пойми же, Аркадий.
Но он не хотел понимать. Расшумелся, как самовар, который вот-вот побежит. Кричал, весь красный и мокрый, топал ногами и так махал руками, будто перед ним была не жена, а ненавистные казаки.
Так из разговора ничего и не вышло, только ужин ему испортили. Тем более что забыли приготовить шампиньоны.
— А где же Антоша?
Его не было за ужином. И по тому, как смутилась Софья Петровна, сочиняя небылицы, по тому, как Лида сжала губы, он догадался, что от него что-то скрывают.
Но ничего не сказал.
Наутро Аркадий Петрович проснулся в отвратительном настроении. Уже в том, как Савка внес воду и с грохотом поставил на умывальник, а выходя, стукнул дверью, он почувствовал неуважение к себе.
«Знает, шельма, что мужики завтра отберут землю, а с голодранцем нечего церемониться...»
Позавтракал без аппетита и отправился по хозяйству. Обошел сад, запертые амбары, у которых Мотря, подоткнув подол, кормила гусей, пустые хлевы, откуда из глубоких черных отверстий шел едкий запах.
Кучер во дворе мыл фаэтон.
Потом заглянул в конюшню. Там топтались лошади и жевали овес, а у дверей лежала большая куча старого навоза. Возле нее, уронив оглобли в траву, покоилась мокрая бочка с водой.
— Ферапонт, сейчас же перебрось навоз за конюшню! Набросал перед дверьми, словно напоказ...
Кучер разогнул спину и стоял, держа мокрую тряпку в красных руках.
— Слушаюсь.
«А ведь ни к чему это,— подумал Аркадий Петрович,— но раз велел...»
Мимо ворот проходил Бондаришин и, увидев пана, поклонился ему.
«Вишь, едва приподнял бриль,— вскипел Аркадий Петрович.— Что я им теперь? Я им уже не нужен...»
— Хам! — бросил сквозь зубы, глядя вслед Бондаришину.
Спустившись с крыльца, отправлялся в ежедневное «плавание» слепой адмирал под руку со своим «миноносцем». Они прошли мимо, даже не заметив его.
«И этот сегодня ведет себя иначе»,— подумал Аркадий Петрович о «миноносце».
«Радуется поди, бестия, что больше не будет панов...»
Аркадий Петрович отправился в поле, как-то так, бесцельно. Надвинулась туча. «А ведь сено возят!» — вспомнил он с тревогой. Крупные капли упали уже на картуз, на руки и на лицо. Запахло рожью. Думал, что надо вернуться, и не возвращался. И вдруг теплые небесные воды щедро пролились на нивы из недр сизой тучи, но сейчас же, где-то неподалеку, солнце зажгло радугу, и дождь прекратился. Тяжелые капли повисли на колосьях, легкий пар поднялся над нивами. Аркадий Петрович тоже почувствовал испарину. Но он не обрадовался: ему уже больше хотелось туч и дождя, чем солнца. Черт побери сено, пусть пропадет!
Так же, не задумываясь — зачем, вернулся во двор. Кучер все еще возился с фаэтоном. Куча навоза, почерневшая от дождя, так же лежала у дверей конюшни, над ней стоял пар.
Аркадий Петрович даже задрожал от злости.
— Ферапонт! Что я велел? Десять раз тебе повторять? Пошел сейчас же к навозу!..
Он поднял палку и, потрясая ею, тыкал, указывая на конюшню, пока удивленный кучер лениво брался за вилы.
«Это он нарочно,— думал Аркадий Петрович.— Что будет завтра — увидим, а сегодня я еще хозяин».