Как бы там ни было, тощий полицейский отпустил мою ногу в момент самой острой для меня опасности. Ничего себе, хорош блюститель закона!
И вдруг меня осенило! Мне стало так страшно, что я выпустил из рук крышку рундука, за которую держался, и сел на пол кабины среди канатов, старых консервных банок. Вокруг бушевало море, шхуна вставала на дыбы и проваливалась в пропасть, содрогаясь под ударами волн, а я сидел в этой кабине, как слепой, который внезапно прозрел и которому на радостях все равно, какой предмет окажется первым в поле зрения, пусть даже это будет разъяренный бык. Я понял, что наши спутники никакие не полицейские.
Я стал вспоминать все их поведение шаг за шагом. Их действия были подозрительны с самого начала. Но самым подозрительным была их угрюмость. Потом, почему они не зашли в «Комплект парусов» и не поговорили с нашими отцами, которые там в это время были? Разве могут полицейские взять и увезти с собой мальчишек одних, без родителей? И настоящие полицейские никогда не приплыли бы в этой неуклюжей посудине, тем более в виду надвигающегося шторма. Полицейские всегда приходили к нам в спасательном катере с мощным мотором, который может выдержать и не такую бурю. Чем больше я думал обо всем этом, тем яснее мне становилось: с полицейскими они схожи только ростом и мундирами.
А если они не полицейские, то кто же? Им известны наши имена, они упомянули Лошадиный остров. О Лошадином острове знал, кроме нас, только Майк Коффи. А его шхуна покинула утром Инишрон еще до того, как мы отправились на Росмор.
Мне очень хотелось немедленно обсудить мое открытие с Пэтом. И в то же время было ясно: сейчас ничего сделать нельзя, надо только постараться как-нибудь выжить. А это не так-то легко. Ведь если даже этим негодяям не удастся выбросить нас за борт по одному, то шхуна вряд ли сможет долго противостоять буре. Тогда все мы, и грешники, и праведные, пойдем на дно, а рыбам все равно, кем лакомиться.
При этой мысли я поспешно вскочил на ноги. Каковы бы ни были шансы на спасение, здесь, в кабине, я наверняка погибну, если шхуна начнет тонуть. И еще я подумал: а вдруг Пэт, заждавшись меня, тоже решит прыгнуть в кабину? Мнимые полицейские на этот раз могут не дать промашки.
Хлеб с яйцами находились в старом холстяном мешке. Я ухватил его покрепче и поднялся наверх по шаткому трапу кабины. Поднимая крышку, я вдруг почувствовал, как сердце у меня екнуло. Что, если я выгляну, а Пэта на палубе нет только двое ухмыляющихся злодеев, которые облизываются от предстоящего удовольствия, как голодные коты, охотящиеся на мышь? Я понимал: им ничего не стоит схватить меня и вышвырнуть за борт. Мне, конечно, с ними не справиться. И тогда я пропал.
Высунув голову из люка, я с облегчением увидел, что Пэт стоит рядом со здоровяком у руля. Шторм еще усилился, вокруг ходили огромные плоские, серые валы, гладкие и холодные, как сталь. Бока шхуны скрипели и стонали, как будто ее сдавило между огромными скалами и она вот-вот разлетится в щепки. С величайшим трудом она взбиралась на верхушки волн и валилась оттуда в преисподнюю, а мачты под тяжестью парусов раскачивались и гнулись чуть ли не до палубы. Сколько я мог видеть, все еще не был убран ни один самый крошечный парус. Просто чудо, подумал я, что мы еще не потонули.
Ночь быстро надвигалась, и я уже с трудом различал берег. На всем водном пространстве вокруг не было ни одного судна. А если кто с берега и видел нашу безумную пляску, наверное, думал, что всю команду давно смыло и предоставленная стихиям шхуна сию минуту скроется под водой.
Выждав удобный момент, я вылез на крышу кабины и спрыгнул на палубу. Ветер валил с ног, стараясь сорвать меня с палубы, но мне все же удалось добраться до кормы. Пэт изо всех сил что-то кричал на ухо одному из наших стражей. Лицо у него выражало и злость и отчаяние.
— Слушайте, что вам говорят! — долетело до меня. — Немедленно уберите этот парус! Вы потопите эту старую калошу, а вместе с ней на дно пойдем и все мы!
Здоровяк невозмутимо отвечал:
— Мы спешим в Клифден. Шхуна идет прекрасно.
Пэт повернулся ко мне:
— Дэнни, объясни этому болвану, что он едет не на тележке с ослом. Как ты думаешь, чем все это кончится?
— Шхуна продержится не больше четверти часа, — ответил я. — Хуже этой развалины я ничего в жизни не видел! А в такой шторм и крепкому судну несдобровать.
Наконец-то наши слова дошли до него. Даже в меркнущем свете сумерек я увидел, как лицо здоровяка позеленело. До сих пор он хоть и неумело, но правил рулем. Но тут он круто повернул в подветренную сторону, шхуна дала резкий крен, и планшир с одной стороны ушел под воду. Когда шхуна медленно выровнялась, под ногами у меня захлюпала вода. Шхуна хорошенько зачерпнула. К нам чуть не вприпрыжку подскочил тощий «полицейский».
— Ты что, хочешь нас утопить? — заорал он на приятеля.
— Парнишки говорят, нам теперь так и так крышка, — заикаясь от страха, проговорил тот. Он выпустил руль и обхватил голову руками. — О-о-о! — заголосил он. — Хочу домой! Зачем только я на это согласился!
Шхуна опять резко накренилась и опять выпрямилась. Но на этот раз еще медленнее. Мои босые ноги были уже по щиколотку в воде. Когда мачта описывала дугу, парус на ней хлопал с такой силой, как будто над ухом раздавался выстрел.
— Все кончено, Дэнни, — услыхал я голос Пэта. — Ей и четверти часа не продержаться.
Тощий убрал парус, и он лег на палубу огромной охапкой, отчего стало еще страшнее. Здоровяк читал молитвы. Он, видно, считал, что пришел его последний час. Моя рука все еще сжимала холстяной мешок, насквозь мокрый от брызг. Я только сейчас про него вспомнил. Пэт рядом со мной с утроенной энергией превращал бочку для пресной воды в спасательный аппарат: выпустил из нее всю воду, балластным камнем крепко-накрепко вбил втулку и дважды обмотал длинной веревкой.
— Вот наше единственное спасение, — прошептал он мне на ухо, — Мы еще поборемся. А вам, — обратился он к мнимым полицейским, — лучше снять ваши здоровенные сапоги. Да и мундиры с шинелями тоже. А то они вас утянут на дно к рыбам.
Оба стали немедленно разоблачаться: здоровяк — с судорожной поспешностью, которая только портила дело, тощий же раздевался не спеша, с размеренной методичностью. Я обратил внимание, как неумело стягивают они мундиры, долго ищут застежки, так люди снимают непривычную одежду.
Они все еще раздевались, когда грот-мачта с оглушительным треском разломилась пополам и рухнула на палубу, проложив между нами границу. Мачта лежала неподвижно, отдыхала от бесконечного качания.
— Если бы она рухнула с парусом, — сказал Пэт, — нам всем был бы конец. Будь эта нобби доброй посудиной, она сейчас же легла бы в дрейф и мы спокойно переждали бы шторм. А эта, гляди, что выделывает. Не судно, а кашалот какой-то!
И правда, шхуна вела себя так, как, судя по рассказам, ведет себя смертельно раненный кит. Она прыгала по волнам, билась. Мне бы никогда в голову не пришло, что шхуна может такое выделывать. Мы с Пэтом вычерпывали воду без передышки, но ведь океан не вычерпаешь. А в этом было единственное спасение. От наших спутников толку никакого не было. Здоровяк читал молитвы, хныкал, а потом стал жаловаться, что очень боится простуды. Я не выдержал и улыбнулся, несмотря на наше отчаянное положение. Тощий старался разъединить ножом обломки мачты; преуспев в этом, он стал срезать оборванные снасти, чтобы удобнее было держаться, когда шхуна пойдет ко дну. Заметив, что делает его товарищ, здоровяк издал дикий вопль, ринулся к мачте и, весь дрожа, вцепился в нее. Он буквально приклеился к ней, точно мы уже тонули. Тощий презрительно усмехнулся, но не прогнал его.
Вода доходила уже до колен, нас стал бить озноб.