К счастью, мне не пришлось плыть за бочками. Поплавок мы выловили без труда; я взял бочки на короткий буксир, и мы легли на обратный курс в сторону Инишрона.
Это было нелегкое плавание. Дул попутный ветер, но корма сильно погрузилась в воду под тяжестью бочек с угрями, и все время казалось, что она вот-вот зачерпнет воду. К тому же мне приходилось одному управляться с парусом: Пэт ни на секунду не мог отнять руку от жеребенка. Вначале мы думали, ничего страшного не случится, если жеребенок прыгнет за борт и поплывет. Но, когда мы увидели, какие тяжелые темные волны преследуют нас, почувствовали, как нелегко идет лодка, мы поняли, что если наш пленник и впрямь прыгнет за борт, то парусник перевернется и всех троих поминай как звали. Все семь миль плавания Пэт не снимал руки с головы жеребенка и все время шептал ему что-то ласковое.
Мы забыли напечь в дорогу картошки — о стольких вещах пришлось думать перед отплытием. Среди снастей мы нашли ржавую банку с водой, но, увидев, что на дне ее обитает целое семейство извивающихся червей, я молча протянул банку жеребенку. Тот сунул в воду свой мягкий нос и всю до капли выпил вместе с не на шутку изумленными ее обитателями.
— Вот счастливчик, никакой брезгливости! — позавидовал Пэт, глядя, с каким удовольствием жеребенок облизывает губы.
Время от времени то я, то Пэт оборачивались и глядели на удалявшийся остров. Его краски и очертания с каждой минутой менялись. Высокий зеленый холм уменьшался, темнел; белый кипящий прибой замер и умолк; исчезли из виду мол с причалом, и вот уже вместо острова — синий бугор на голубом окоеме моря, понизу отороченный белым кружевом; я знал его таким всю жизнь. И как же он не походил сейчас на то благодатное место, где мы провели два дня! Уж не заснул ли я у себя на кухне, разглядывая висящие на стене картинки, и не пригрезилось ли мне все происшедшее во сне, как бывало не раз в детстве?
Но рядом со мной в лодке Пэт, жеребенок и две бочки, полные угрей. Значит, два дня на острове были явью, хотя уже далеко отошли от нас. Впереди был Инишрон, и мы стали думать, что нас ожидает.
— А шхуна Майка все еще здесь, — сказал Пэт. — Я-то надеялся, что к нашему возвращению он уберется отсюда.
— И Голландец здесь, — заметил я, когда мы подошли совсем близко к пристани.
Его серая приземистая, широкая посудина стояла на якоре у самого входа в бухту. У Голландца было, конечно, имя, но никто на острове его не помнил. Сам он был такой же крепкий коренастый, как и его шхуна. Он был очень вежлив со всеми, любил ходить в гости: сядет на кухне, положит на колено фуражку, а мальчишки тут как тут, таращат на него глаза. Носил он всегда черную матросскую фуфайку, подпоясанную черным кожаным ремнем, черные брюки. У него были добрые, спокойные карие глаза, как у тюленя, и во всю голову лысина, которую он прикрывал форменной фуражкой. Никто на острове не знал ни слова его языка, а он не знал ни одного нашего, но это не мешало ни добрым отношениям, ни делу: мы продавали Голландцу пойманных омаров и угрей. Было видно, что ему нравится на Инишроне. Он часто задерживался у нас на день-другой, просто так, безо всякого дела; любил сидеть на молу, греясь на солнышке. Себе в помощники он нанимал кого-нибудь из инишронских парней. В то время с ним на шхуне ходил один наш парнишка по имени Брайен О'Доннел из Темплбриди, поселка, расположенного на противоположной оконечности острова. Брайен рассказывал нам о заграничных портах, описывал удивительные вещи, которые там видел. И мы все отчаянно ему завидовали.
Когда мы были у самой бухты, я бросил удочку и поймал для матери отличного окуня. Жеребенку, неизвестно почему, эта рыба очень не понравилась. Первый раз за все плавание он стал лягаться и даже вставать на дыбы. Пэт покрепче его взнуздал, а я стал убирать паруса и в одиночку повел лодку к причалу. Мы так были заняты каждый своим, что только у самого причала заметили, что делается на берегу. Добрая половина всех жителей Гаравина высыпала на пристань. Был здесь и мой отец и отец Пэта, Бартли Конрой. Они глядели на нас и не верили своим глазам: их сыновья после двухдневного отсутствия возвращались домой целыми и невредимыми. Мужчины бросились наперебой помогать нам, чему мы очень обрадовались. Они привязали к причалу парусник, вывели на берег жеребенка, отвязали и вытащили обе бочки с угрями. Мэтт Фейерти, хозяин харчевни, увидев жеребенка, всплеснул руками.
— Что за красавчик! Чудо, а не конек! — то и дело восклицал он.
— Где вы его взяли? — спросил мой отец.
— Он плыл, а мы его подобрали, — не моргнув глазом, ответил Пэт.
— Надо же! — удивился кузнец Дерри Фолан и, поглядев на его копытца, прибавил: — А его еще ни разу не подковывали.
И тут меня осенило. На острове в моей голове мелькнула было одна мысль, но так быстро, что я никак не мог ухватить ее за хвост, а теперь я даже онемел от изумления. К счастью, никто ничего не заметил: все ахали и восторгались, разглядывая жеребенка.
— Он наверняка принесет вам счастье, как гусь миссис Кланси, — сказал наш сосед Том Кении.
Все громко рассмеялись. Семья Кланси была очень большая и очень бедная. Вся наша деревня помогала им, иначе они померли бы с голоду. Часов в одиннадцать утра босоногий малыш Кланси приходил на кухню. Протягивал бутылку для молока или робко просил взаймы парочку яиц, муки для лепешек или луковицу. Взятый продукт редко возвращался. Но никто не обижался на матушку Кланси. Хозяйка в ответ на просьбу малыша отрезала большой ломоть хлеба для него и охотно давала ему то, за чем он пришел. Получив требуемое, малыш поскорее бежал домой, перепрыгивая через изгороди и нахохлившись, как воробушек в сырой день. У матушки Кланси было шестеро ртов, все мал мала меньше, и все они утром убегали на промысел. Кланси были так бедны оттого, объясняли нам родители, что отец их не фермер, а матрос.
Но вот года два назад один из ребятишек Кланси нашел на берегу гуся. Как-то ухитрился его поймать и принести на руках матери. Матушка Кланси была хоть и бедная, но честная женщина: она обошла весь остров, спрашивая в каждом доме, не потерялся ли у кого гусь. Гусь ни у кого не терялся, и инишронцы на сходке постановили: пусть гусь остается у тех, кто его нашел.
Земли у матушки Кланси было совсем мало, ласточку похоронить и то негде, как говорят на Инишроне. Гусь матушки Кланси пасся с гусями соседа. Оказалось, что это не гусь, а гусыня. Она снесла яйца и высидела целый выводок гусят. К рождеству матушка Кланси гусей продала, а на вырученные деньги купила овечку. Другой сосед пустил овечку к себе в отару. Овечка выросла и принесла пару ягнят. Вот таким образом и завела матушка Кланси свое маленькое хозяйство.
Пока инишронцы на все лады обсуждали находку, Голландец открыл бочку с угрями. Увидев наш улов, он громко вскрикнул, и к нему сейчас же подошли несколько человек.
— Где вы поймали этих чудовищ? — спросил Мэтт Фейерти.
— За мысом Голлем-хед, — не задумываясь, ответил Пэт. — Утро было очень холодное, и целый косяк угрей лежал без движения на поверхности воды. Так что ловить их было проще пареной репы.
По крайней мере последние слова Пэта были истинной правдой. Голландец опорожнил бочки в свою лодку и тут же отсчитал нам деньги, которые мы с Пэтом поделили пополам. Сунув деньги в карман, я почувствовал на плече чью-то руку. Кто-то с такой сердечностью похлопывал меня по плечу, что в искренности чувств можно было не сомневаться. Еще не обернувшись, я уже понял, что это Майк Коффи. Вид денег, исчезающих в чужом кармане, был ему, без сомнения, невыносим. Над моим ухом раздался медовый голос: