Конечно, он несправедлив к ней, и знает это. Генриетта редко говорит о своей работе. Она не так одержима своим искусством, как большинство художников, которых он знает. Лишь в крайне редких случаях ее погруженность в свой внутренний мир нарушает полноту интереса к его, Джона, проблемам. Но даже это постоянно вызывало в нем яростное негодование.
Однажды он спросил, резко и жестко:
– Ты бросишь все это, если я тебя попрошу?
– Что – все? – спросила она с удивлением.
– Все это! – широким жестом он охватил всю студию. И сразу же подумал: «Глупец! Зачем ты просишь ее об этом?» И снова, перебивая себя: «Пусть скажет только одно слово: «Конечно!» Пусть только скажет: «Конечно, брошу!» Неважно, думает она так или нет. Пусть только скажет. Я должен обрести покой».
Генриетта долго молчала. Взгляд ее стал задумчивым и отвлеченным. Затем, хмурясь, она медленно сказала:
– Думаю, что да. Если бы это было необходимо.
– Необходимо? Что ты имеешь в виду?
– Я и сама точно не знаю. Необходимо… Ну, например, как может быть необходима ампутация.
– Короче говоря, только оперативное вмешательство!
– Ты сердишься. А что бы ты хотел услышать?
– Ты сама прекрасно знаешь. Одного слова было бы достаточно. «Да!» Почему ты не можешь произнести его? Ты ведь нередко говоришь людям приятное, не заботясь о том, правда это или нет. А мне? Господи, ну почему ты не можешь сделать это для меня?
– Я не знаю, – все так же раздумчиво ответила Генриетта. – В самом деле, Джон, я не знаю. Просто не могу… и все! Не могу.
Несколько минут Джон взволнованно ходил по комнате.
– Ты сведешь меня с ума, Генриетта! Боюсь, я никогда не имел на тебя никакого влияния.
– А зачем это тебе нужно?
– Не знаю… но нужно. – Он бросился в кресло. – Я хочу быть на первом месте в твоей жизни.
– Это так и есть, Джон.
– Нет! Умри я сию минуту, первое, что ты сделаешь, – схватишь глину и со слезами, льющимися по щекам, начнешь лепить какую-нибудь чертовщину вроде скорбящей женщины, символ горя или еще что-нибудь подобное…
– Н-не знаю. Пожалуй… Да, пожалуй, ты прав. Хотя это ужасно!
Она сидела неподвижно, испуганно глядя на него.
Пудинг подгорел. При виде пудинга брови Джона поползли вверх, и Герда поспешила с извинениями:
– Прости, дорогой. Сама не знаю, почему так получилось. Это моя вина. Дай мне верхушку, а сам съешь остальное.
Пудинг подгорел потому, что он, Джон Кристоу, просидел в своем кабинете лишних четверть часа, размышляя о Генриетте и мамаше Крэбтри, предаваясь охватившему его нелепому чувству ностальгии по Сан-Мигелю. Виноват был он сам. Что за идиотизм – тут же брать его вину на себя и класть себе подгоревшую верхушку… Это хоть кого доведет до бешенства! Почему она вечно делает из себя мученицу? Почему Тэренс смотрит на него с таким пристальным любопытством? Почему, о господи, почему Зина вечно шмыгает носом? Почему все они выводят его из себя, черт побери?!
Гнев Джона обрушился на Зину:
– Ты что, не можешь высморкаться?
– Думаю, дорогой, она немного простудилась, – сказала Герда.
– Ничего подобного! Тебе вечно мерещится, что у них простуда! С ней все в порядке.
Герда вздохнула. Она не могла понять, как это врач, постоянно лечащий других людей, может быть так безразличен к здоровью собственной семьи. Джон постоянно высмеивал малейший намек на болезнь.
– Я чихнула восемь раз перед ленчем, – значительно сказала Зина.
– Это от жары, – ответил Джон.
– У нас совсем не жарко, – заметил Тэренс. – Термометр в холле показывает пятьдесят пять градусов[17].
Джон встал.
– Все закончили? Хорошо! Тогда поехали. Ты готова, Герда?
– Одну минуту, Джон. Я только уложу кое-что из вещей.
– Разве ты не могла сделать этого раньше? Чем ты занималась все утро?!
Кипя от злости, Джон вышел из столовой. Герда поспешила в спальню. В спешке она, конечно, провозится еще дольше. Ну почему бы ей не приготовить все заранее? Его собственный чемодан был уложен и стоял в холле. Ну почему?..
Сжимая в руке колоду довольно потрепанных карт, к нему подошла Зина.
– Папа, можно я тебе погадаю? Я умею! Я уже гадала маме, и Тэрри, и Льюис, и Джэйн, и кухарке.
– Хорошо. Погадай.
«Интересно, – думал он, – сколько времени она еще проканителится». Ему хотелось скорее покинуть этот ужасный дом, эту улицу, этот город, полный страдающих, чихающих, больных людей. Скорее в лес. Влажные осенние листья… изящная отчужденность леди Энкейтлл, производящей впечатление бестелесного существа.
17
Температура указана по шкале Фаренгейта, принятой на Западе; по принятой в России шкале Цельсия это составляет около 13 градусов тепла.