Именно на это и рассчитывал хитрый дядя Адам. Он хотел выгнать стадо из лабиринта перекрещивающихся тропинок, по которым лоси могли быстро бежать, прорваться мимо людей и уйти в бесснежные предгорья; хотел сбить стадо в дальний тупик, на глубокий мягкий снег, которым была покрыта долина вплоть до большого дальнего леса, и догнать стадо, увязшее в снегу.
Расставивши своих людей на тропах, по которым лоси могли бы вернуться назад, дядя Адам бегом пустился в погоню. И на бегу он то протяжно и грубо вопил, то резко вскрикивал, то дико смеялся и громко гоготал. Знаток лесного мира, дядя Адам знал, что нет звуков страшнее для диких животных, чем громкий человеческий хохот.
В другое время эти наглые крики привели бы в ярость великана-лося и были бы им приняты за вызов, но теперь он отступил в самый дальний угол своего становища. Отсюда шли только две тропы, по которым можно было вернуться, но на обеих теперь слышались приближавшиеся крики. Сзади расстилалась снежная равнина, на которой старый лось увяз бы до плеч, а телята утонули бы с головами.
Лось взглянул через равнину на дальний кедровый бор, где ему легко было бы укрыться от назойливых врагов. И его храбрость вернулась к нему… Спасти стадо — было его первой заботой. Лось, поставил стадо тесной кучей между собой и снегом и повернулся грудью к преследователям, подбегавшим с шумом и криком.
Когда дядя Адам увидал, что лось готов скорее биться, чем отступать дальше в глубокий снег, он повел наступление осторожнее и медленнее, пока все его помощники не оказались шагах в пятидесяти от скучившегося стада. Тут он велел остановиться, потому что вожак стада стал угрожающе топать огромными копытами, и ярость, вспыхнувшая в его глазах, показывала, что он каждую минуту готов броситься на врага.
Однако лось не бросился на людей: его внимание было привлечено странными поступками охотников, которые, перестав кричать, принялись за рубку деревьев. Он с удивлением смотрел, как сверкающие топоры врубались в дерево и белые щепки брызгами летели из-под них. Все стадо насторожилось, с любопытством и опасением вытаращив глаза. Вдруг дерево качнуло вершиною, провело ею по прозрачной синеве неба и рухнуло с треском и гулом поперек одной из тропинок. Коровы и телята в диком ужасе кинулись на снег. Но вожак, хоть в глазах его и отразилось тупое изумление, не двинулся с места и только гневно захрапел.
Еще мгновение, и поперек второй тропы рухнуло другое дерево, ветвистое и густое. Потом повалились еще два, и отступление было совершенно отрезано стаду. Конечно, великан-бык, неслыханно сильный и быстрый, пробил бы себе путь сквозь преграду, но другие, чтобы добраться до спасительных тропинок, должны были двинуться обходом, через снег, для них непроходимый.
Хотя лось теперь и оказывался припертым в угол, но дядя Адам никак не мог придумать, как вести дело дальше. В нерешимости он повалил еще несколько деревьев, из которых последнее упало так близко от стада, что все оно, не исключая и быка, должно было отпрыгнуть в снег, избегая удара верхушки. Это было уже слишком для вожака, который до этой поры не знал, что значит быть сбитым в кучу. Пока его коровы в ужасе утопали в снегу, он взревел с бешеной злобой и кинулся на своих преследователей.
Хотя глубина снега доходила ему до плеч, его гигантская сила и быстрота были так велики, что проводники оказались захваченными врасплох, и сам дядя Адам, бывший впереди всех, чуть-чуть не попался. Он быстро отпрыгнул назад, но, подвернись у него лыжа или зацепись она за что-нибудь хоть на четверть секунды, и дядя Адам оказался бы в снегу, под ногами у черного лося.
Видя своего старшину в такой беде, другие проводники подняли уже было винтовки на прицел, однако дядя Адам уловил их движение, и на бегу строго крикнул им: «Не стрелять!» Он знал, на что идет, и был уверен в себе.
Шагов сорок или пятьдесят смог лось гнаться за ним с такой же невероятной быстротой. Потом неумолимое сопротивление снега стало сказываться даже на таких легких, какие были у зверя. Лось начал сдавать в резвости, но злоба его не утихала.
Дядя Адам замедлил свой бег, и гонка продолжалась. Но она становилась все тише и тише, пока не окончилась: дядя Адам оказался на сажень впереди, а лось, все еще безумный от злобы, был бессилен двинуться еще хоть на вершок вперед или назад.
Тогда дядя Адам приказал подать ему веревки. Было тут, конечно, брыкание, бешеное лязганье зубами, дикий храп; но проводники — народ ловкий и осторожный, и через полчаса лось уже лежал на боку, спеленатый так надежно, словно индейский младенец в своей люльке из березовой коры, и ему оставалось только храпеть и фыркать от бешенства и злобы.