СГ: Ну, не сейчас. Но кокетство – это уже хорошо. Эту энергию потом
можно будет направить по делу. Главное – оторвать ее от мужчин. Мужчин
к ней на самом деле не относятся. И если они этого не понимают и сунутся
– ой, как им несдобровать… Ой, что с ними будет…
Маленький закаканный ребенок и большой асфальтовый каток.
А: Меня зовут Андрей. У меня много работ, я многое умею делать. Вообще-то
я врач, и работаю в психотерапии последние несколько лет. Вот, заинтересовался
вашей методикой, оказался здесь.
СГ: Что ты сейчас чувствуешь?
А: Хорошо я себя чувствую, мне интересно.
СГ: И как тебе ее выступление? (кивает на Надю).
А: Выпендривается слегка… Играет, конечно.
СГ: А можно принять то, что не все люди осознаны?
А: Да, вполне можно. Я могу.
СГ: А можешь представить себе, как я к тебе отношусь?
А: Вы ко мне?
СГ: Ну, зачем ты переспрашиваешь?
А: А, простите. Как вы ко мне относитесь – ну, с симпатией, я полагаю.
СГ: А еще?
А: (молчит).
СГ: Ну, сыграй меня, вот здесь на стульях, спроси, и ответь себе за
меня. Интересный разговор получится.
А (за себя): Как ты ко мне относишься?
А (за терапевта): Как кошка к мышке. Поиграю и съем.
СГ: Ничего себе фантазия. Ну-ну, продолжай.
А (за терапевта): Ты говоришь какие-то умные слова, крепишься,
а сам, как москаль в том анекдоте, идешь прямехонько к яме.
А (за себя): Да откуда вы все это знаете?
А (за терапевта): А так, решил.
А (за себя): И как вы ко мне относитесь?
А (за терапевта): С бо-ольшим уважением.
СГ: Приехали. Сам-то понял, что сказал?
А: Не-а.
СГ: Ну, давай, разберем, проанализируем.
А: Ну, конечно, мы сейчас проанализируем, раскопаем, и найдем маленького
закаканного ребенка на горшке, ткнем в него пальцем и скажем: «Смотри,
Андрей, это ты». И будем очень радоваться, пожмем друг другу руки, какие
мы тут крутые аналитики.
СГ: Зачем ты мне это говоришь?
А: А это мышка пищит перед смертью…
СГ: Ну-ну, мышка… А то, что ты же и мышка, ты же и кошка, понимаешь?
А: Да, вполне.
СГ: Ты как одна моя пациентка. Она мне говорит: «Доктор, я не могу
тут с вами долго разговаривать. В шесть часов на Октябрьской площади я
должна попасть под асфальтовый каток. Он уже выехал». Я говорю: «Да ладно,
давайте поговорим». Она: «Нет, он уже выехал. Пора».
СГ: Смущение, в принципе, - это предательство. Ты отказываешься сам
от себя. И я не вижу причин - сейчас - это делать. Что тебя заставляет?
А: Не знаю... Привычка...
СГ: Или тебе мама так говорила? «Сиди, сынок, тихо, смущайся, не то
еще ляпнешь что-нибудь не то...»
А: Мама... Да, говорила...
СГ: А ты ей что говорил?
А: Я ей... ничего не говорил...
СГ: Нет, ты говорил, ты своим поведением говорил. «Хорошо, мамочка,
будет исполнено, мамочка, буду смущаться, буду всю жизнь сидеть тихонько
на стуле и не пукать без твоего разрешения».
А: Да нет, почему, я и не слушался ее тоже...
СГ: Для вида. А теперь слушаешься. Да или нет?
А: Слушаюсь...
СГ: Хреново. Ну, поговори с ней, посади ее на стул, встань на колени
и скажи: «Спасибо, мамочка, я на всю жизнь теперь такой пришибленный, что
уберегло меня от страшных опасностей». Давай, устрой разговор.
А: Посадить ее на этот стул?
СГ: Что ты сейчас со мной делаешь?
А: Слушаюсь... Хорошо, здесь сижу я, здесь сидит моя мама...
СГ: Ты как раскланиваешься во все стороны.
А: (что-то говорит тихо)
СГ: А?
А: Слушай, ты мне дашь поработать или нет?
СГ: Я что, мешаю?
А: Мешаешь.
СГ: Ну, понятно, если бы я не мешал, всё давно было бы сделано.
А: Так... Здесь сижу я, здесь сидит моя мама. (Садится на свой стул).
Мама! (молчит).
СГ: Что, сыночек?
А: Я... Я не знаю... (Пересаживается на стул мамы). Сынок, ты
что-то хотел?
СГ: Я? Да так, хотел пожелать тебе доброй ночи.
А: (Пересаживается на свой стул). Мама, я хотел поговорить с
тобой. (Пересаживается на стул мамы). Может, лучше завтра? (На
своем стуле) Нет, сейчас. Я уже вырос, мама. (За маму) Не вижу.
(За себя) Ты не видишь, а я вырос. И я не могу больше слушать всё,
что ты мне говоришь. У меня есть свой ум. (За маму) Конечно, у тебя
есть свой ум, но два ума лучше. (За себя) Это так, я не спорю, но
я хочу сам решать, что мне делать, а что нет. (За маму) Ну, решай.
(Обращаясь к Саше) Ну, всё.
СГ: Всё? А я чуть было не заснул. Пёрлс спал
на своих группах, надо и мне научиться. Так что сказала мама?
А: «Решай сам».
СГ: А, ну чудесно. Ты закончил работу?
А: Да.
СГ: Молодец, садись. Ты собой доволен?
А: Не очень.
СГ: Чего?
А: Ничего не изменилось.
СГ: А, ты заметил? По-моему, тоже, это было жалкое подобие левой руки.
«Мамочка, асисяй?» - «Асисяй, сынуся».
А: А что надо было сделать?
СГ: Тебе или мне?
А: Хорошо, что ты бы на моем месте сделал?
СГ: Это серьезный вопрос. А ты что делал на своем месте?
А: Я сейчас вспомнил, как хотел перейти, когда учился на первом курсе,
я хотел перейти на другой факультет, на философский, и пришел поговорить
об этом с мамой. Она сказала... что-то типа: «Через мой труп». Я сказал,
что я всё равно перейду... Короче, мы ссорились полночи. А в конце она
сказала: «Если ты сделаешь это, ты сделаешь несчастной свою жизнь и мою».
СГ: Зачем ты мне это рассказываешь сейчас?
А: Так... вспомнил...
СГ: Зачем ты мне это сейчас рассказываешь?
А: А? Ты просил вспомнить, я рассказал.
СГ: И как это поможет тебе разобраться?
А: Не знаю. Может, мне лучше сесть на место?
СГ: Слушай, а ты можешь маме прямо сказать, что ты о ней думаешь, и
что ты к ней чувствуешь? Прямо, и не убегать от конфликта, если он есть,
а пережить его.
А: Знаешь, сколько раз я его уже переживал?
СГ: Не знаю. Думаю, что ты никогда его не переживал. Ты всегда манипулировал
маминой значимостью, выставляя ее садисткой, и никогда прямо не говорил
ей, что ты к ней чувствуешь.
А: Наверное, я не могу ей этого сказать. Она не поймет.
СГ: Здесь сказать, здесь! Для себя.
А: (долго молчит) Знаешь, Саша, я, по-моему... Я знаю, что я
запрещаю себе сказать. Я могу сказать ей всё, что угодно, но я не могу
сказать ей, что я ее ненавижу, а... так получается, что к этому всё сходится.