Теперь: как отличить как бы зрелость от просто зрелости (если она, конечно,
бывает?), мудрость как надпись на футболке от мудрости как внутреннего
состояния? (Это с подлой точки зрения внешнего наблюдателя). Саша Гранкин
бы сказал: ковырнуть, врезаться, вступить в эмоционально значимый диалог.
И если та самая зрелая женщина, натыкаясь на границы своей роли, будет
отпрыгивать, значит, это роль. Например, в роль мудрой сивиллы не входит
сердиться на приставания. Кира прятала свою агрессию (ставшую очевидной
несколько раз по ходу диалога и совершенно очевидную в конце) – и это подписало
ее приговор.
Парадокс: взрослый – это тот, кто может быть ребенком. Тот, кто не может,
– владелец взрослой футболки.
Трое были так названы.
Но что вы скажете о нескольких монахах, «записавших этот анекдот»? К ним
уже органично примыкает автор книги со своими любимыми читателями. Естественно,
большая часть этого народа полна друг к другу явной симпатии.
Итак, некогда было время, когда этих болванов не было. Вот Му-чу идет по
дороге (куда он шел?), вот он встречает того злосчастного монаха. Болванов
еще нет – или их уже полно? Тут надо быть осторожным. Когда первый «болван»
уже прозвучал, картина резко поменялась. Избежать дальнейшего невозможно.
Цзю-ту прекрасно понимал, что мотивы Му-чу неустановимы. Он совершил действие,
которое невозможно стереть, он уподобился Богу. По той или иной причине
Цзю-ту решил приуменьшить блеск вокруг Му-чу. То, что сделал Ю-тань, можно
назвать стиранием памяти. Послушайте окружающих: они мало помнят происшедшее,
они помнят свои мысли по этому поводу. Но поскольку и мысли тоже не очень,
мягко говоря, свои, то стереть их действительно можно даже таким фрайерским
способом.
Что за привычка записывать такие штучки? Да еще комментировать их? Да еще
потом комментировать комментарии?
Я думаю, в этом сказывается их провинциализм. Столичные жители обычно не
утруждают себя подобными размышлениями. Анекдот прозвучал – давайте следующий!
Есть слово «реприза», есть понятие «gimmick». В провинции несколько более
принято задумываться над смыслом. В этом коротком рассказе, например, прекрасно
описан круговорот ценностных суждений, обреченных на вечное поедание собственного
хвоста. Но кому оно надо? Важно, могу я это понять или нет? Я болван или
автор – болван? Так кто здесь блуждает среди призрачных болванов? (В то
время, как те двое пошли «каждый своей дорогой»). Вот, скажем, ты не очень
много понимаешь в этой книге. Что ты собираешься делать с тем, что не понимаешь?
А с тем, что понимаешь? Это был для тебя вопросительный знак или запятательный?
И последнее: вдруг вспомнил, что мой лучший друг в то счастливое время
называл меня не иначе как «падло».
Нужно смотреть уж совсем издалека, чтобы принять
чучело за тигра. Тем не менее, это достаточно похоже на тигра, чтобы испугалась
курица, и хозяйка курятника завела роман с охотником.
Написавший книгу о дзэн - контрабандист, поскольку он стремится протащить
из одной страны в другую то, что невозможно (запрещено) протащить. «Ничему
из того, что на самом деле стоит знать, невозможно научить» - это еще слишком
мягко сказано. «Как некий человек, видящий сон, ты будешь знать всё, но
не сможешь ничего рассказать другим» - это точнее. «Знающий не говорит,
говорящий не знает»...
Но контрабандист - это светлый образ того, кто действует вопреки запретам,
зная, что цель его невероятна, а действие абсурдно. Между мной и тобой
- тысячи дверей, и в каждой - замок, и ключи от большинства из них потеряны.
Что ж! Как говорил Кристобаль Хозевич Хунта, решать стоит только те задачи,
которые решения не имеют.
Невозможно написать книгу о дзэн, как и книгу о дао, по тридцати трем причинам,
первая из которых - «Изреченное дао не есть истинное дао». Но можно написать
книгу с дзэн, как чучело можно прошить нитками из тигровой шерсти.
Конечно, снаружи ему можно придать совсем другой вид. В России, например,
самые полные дзэн книги - «Опавшие листья» и «Уединенное» Вас.Вас.Розанова
и «Москва-Петушки» Венички Ерофеева; и ни в одной из них это слово не употребляется
ни разу. Что ж! Есть гениальные контрабандисты. Но почему бы и не вынести
слово дзэн в заглавие? Ведь это всего лишь слово, чучело, мелкий грех.
Первый акт психотерапевтической драмы: агенты в двойных масках.
"Мне нравится, что вы больны не мной..."
Главным достоинством моего современника является тщательно отрепетированная
приемлемость. Встретившись друг с другом, мы старательно делаемся друг
под друга.
Положение агента в чужой стране - очень хорошая метафора. Тот тоже всё
время делается и волнуется, так ли у него получается.
Но положение на самом деле еще хуже: оставшись наедине, агент может расслабиться.
Среди нас же никто расслабиться не может: человек боится внутреннего еще
больше, чем внешнего.
«Я похож на государство, в котором правит неродной король. Какой-нибудь
Вильгельм Завоеватель или призванный на царство Рюрик. Я похож на страну,
правитель которой является чуждым для народа, говорит с ним на разных языках,
а потому в стране царит смута и насилие».
На лице у каждого написал его градус: доза своего нутра, которую человек
может вынести. У мужчин в костюмах и с папками, к примеру, градус этот
обычно очень мал. Увы.
Что же несет этот агент, кроме страха? На какое задание он вышел?
"Слава и позор подобны страху. Что значит, слава и
позор подобны страху? Это значит, что нижестоящие люди приобретают славу
со страхом и теряют ее также со страхом".
Когда он приходит ко мне за помощью, я не могу ему помочь - в том смысле,
что не могу сделать за него работу, как не могу за него поесть или помочиться.
Но и не помочь - я не могу, потому что я - не пустота, и он - часть моего
мира.
Придя ко мне, он очень много на себя взял, он не должен был приходить.
"Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать". Абсурд окружает нас со всех
сторон. Брат мой, ты мой враг. Мы врем друг другу в попытках сказать правду.
Нам нужно найти твердую почву, хотя бы маленький уголок опыта, где внешнее
сойдется с внутренним.
Так что злость будет первой честной эмоцией, которая нас свяжет. А
что делать? Будем драться.