Скончавшаяся в руках Фу Манну в своем последнем фильме, Мэри Пикфорд воскресла!
Ксавье стоял рядом с группой подружек. Они тихо посмеивались над одной девушкой из их стайки и слегка сторонились ее, чувствуя себя неловко, стой рядом с ней, но вместе с тем восхищались ее смелостью и силой ее страсти. Она была ужасно толстой в накидке с именем актрисы. А грудь ее, очень напоминавшая два арбуза, вся была увешана впечатляющей коллекцией значков с образами любимицы. То же самое было и на ее шляпе, а на устремленных в небо воздушных шарах, прикрепленных заколками к плечам ее наряда, было начертано благословенное имя кинозвезды. Девица все подпрыгивала, как раздутая красная морковь, потрясая жиром. К запястьям у нее были привязаны маленькие бубенчики, под аккомпанемент которых она во всю силу легких беспрестанно кричала: «Мэри Пикфорд воскресла! Мэри Пикфорд воскресла!»
Ее неиссякаемая прыгучесть привела к тому, что она толкнула Ксавье. Поскольку масса ее была весьма внушительна, Ксавье упал. Он поднялся и улыбнулся ей с таким видом, будто хотел сказать, что совсем на нее не обиделся. Пораженная и удивленная девица оглядела его с ног до головы. Шляпа этого паренька, который уже мало был похож на человека, рубашка его, испачканная запекшейся кровью, его ноги, из которых только правая была обута, а левая так и осталась босой, причем на обеих ногах даже носков не было, — все это было оскорбительно для того священного действа, к которому она готовилась вот уже три недели. Девица бросила на подручного взгляд, который был обиднее плевка. И отошла в сторону, продолжая как безумная размахивать руками. Мортанс поднял шляпу. «Она ведь тоже частичка жизни», — подумал парнишка.
Он свернул в первый же проход между домами. После всего этого кавардака подручный чувствовал себя почти счастливым. Какие-то рабочие выгружали из грузовика большие коробки. Ксавье остановился, чтобы посмотреть на мальчиков, играющих со стеклянными шариками. В тени здания шарики выглядели завораживающе. Падавшие на них лучи света отражались яркими разноцветными искрами. Ксавье хотелось поиграть вместе с этими мальчиками. Опуститься вместе с ними на колени, по-умному пользоваться большими пальцами.
С мальчиками играл забавный щенок, лапы которого были слишком велики по сравнению с телом, а уши и язык свешивались до земли. С началом каждой новой игры он начинал волноваться, подпрыгивать и тявкать на оранжевые, красные и зеленые шарики, которые он по ошибке принимал за чьи-то глаза. Ксавье бессознательно улыбнулся щенку. Рядом с мальчиками спокойно расхаживали голуби и клевали зерна, сыпавшиеся из ящиков, которые складские рабочие выгружали из машины. Легкий ветерок дул вдоль стен, навевая прохладу и неизвестно откуда принося запах сирени. Небо отсюда казалось спокойным, умиротворяющим и таким же веселым, как стеклянные шарики, отражавшие его голубизну.
Глубокое, нестерпимое чувство разрывало сердце подручного на части. Господи, как же ему хотелось жить, любить эту жизнь! Господи, как бы он был счастлив просто ценить этот дар бытия, его теплые цвета, начало каждого дня, когда просыпаются птицы и улицы! Иметь друзей и любить их! Он не просил бы ничего другого — только чтоб его принимали, ждали и встречали, чтоб он хоть изредка мог склонить голову на дружеское плечо, на плечо женщины, которая с нежностью гладила бы его по волосам. Но мрачная несправедливость постановила никогда ему этого не даровать. Этот образ счастья ножом резал его сердце.
— Эй, пацаны! Вы только гляньте, кто здесь нарисовался! — крикнул один из ребят, и его друзья сразу же прекратили игру.
— Я уже не помню, сколько его не видел. Во, блин, только гляньте, да он ревет!
Мальчики окружили Ксавье, продолжая над ним издеваться. Он появился как раз в нужный момент, потому что они уже начинали крутить большими пальцами, чтобы бить по шарикам. А теперь им выдалась такая классная возможность позабавиться над этой развалиной на двух ногах — лучше не придумаешь, чтоб время убить в ожидании прибытия всеобщей любимицы. Один мальчик попытался отнять у подручного ларец, другой спросил, что там было внутри. И так далее. Они спрашивали его, почему он, блин, так ходит — в одной кроссовке! Если немного пошутить, ни от кого не убудет. Ксавье оперся на стену, потом пошел дальше. Он вышел из кольца мальчиков с полными слез глазами. Они стали у него совсем маленькими — взгляд затуманился от смущения. Он брел, уговаривая себя не обращать внимания на детей, следовавших за ним по пятам. В спину, где-то между лопаток, ему врезались их слова — грубые, невинные, жестокие. Главарю этой маленькой банды сорванцов было, наверное, лет четырнадцать. Ростом он Мортансу едва доставал до локтя. Он догнал Ксавье и пошел с ним рядом. Он все похлопывал его по спине, как бы говоря не без иронии: «Ну, ничего, ничего, ты тоже малый неплохой», — и при этом постоянно наращивая силу ударов, как будто проверяя, насколько далеко может зайти. А Ксавье после каждого удара одобрительно кивал, чуть склоняясь вперед, в знак того, что смиряется с этим унижением.
— При такой жаре тебе бы лучше не левую кроссовку, а шляпу снять, чтоб прохладнее было, или я неправ? Дай-ка, я шляпу твою примерю!
Продолжая придерживать шляпу рукой, Мортанс шел вперед, его стыдливый взгляд был прикован к какой-то точке.
— Сними хотя бы рубашку! — не унимался подросток. — Ну, давай, тебе же сразу станет прохладнее.
Остальные ему дружно поддакивали:
— Давай, давай, скидывай рубашку!
Неизвестно почему им эта мысль очень понравилась. Часто дыша, совсем задыхаясь, подручный продолжал идти, но мальчики, кроме его рубашки, не могли больше ни о чем думать. Их шутка становилась самой настойчивой в мире. Внезапно подручный остановился. Мальчики сделали то же самое, сохраняя безопасную дистанцию, потому что этот парень все-таки был старше и выше их всех. Они были в восторге:
— Это же надо! Он чего, и впрямь ее скидывать собрался?
Они все буквально дрожали от возбуждения.
Подручный пристально посмотрел каждому мальчику в глаза, но это не произвело на них впечатления. Они отвечали ему нагловато-вызывающими взглядами. А те, что были младше, просто покатывались со смеху. Ксавье сжал ларец ногами и медленно снял рубашку. Мальчики внезапно смолкли, как по мановению волшебной палочки, и отпрянули назад. Маленький главарь, содрогнувшись, тихо прошептал:
— Ох, пресвятая Дева Мария…
Вся грудь Ксавье была одной чудовищной раной. Его живот и спину покрывали надписи, сделанные на коже негашеной известью. Так, например, между лопаток у него было выведено предло-жение: «Христофора Колумба заковали в кандалы за то, что он открыл Новый Свет!» А на животе большими, четкими буквами было написано:
«Я на ввсегда ренадлежу Жюстин Вильброке.»
После этого Ксавье снял планки собственной конструкции, которую он изобрел для того, чтобы делать плоскими свои груди. Теперь они обнажились во всей своей красе. Одна цветом и формой походила на баклажан; другая чем-то напоминала поникшую, обвисшую сосиску, усыпанную красными прыщами. Ксавье смотрел на мальчиков. В молчании его было что-то умоляюще-извиняющееся, потому что он сам не знал, как им помочь, какое этому можно придумать невероятное объяснение. От стыда, жалости и невероятной усталости он опустил голову и пошел прочь, не произнеся ни слова. За ним не увязался ни один мальчик. Проход, по которому он шел, вывел его в какой-то переулок, и Ксавье побрел по нему дальше. В том месте, где туловище переходит в шею, опоясывающим кольцом шли кривые стежки, то же самое было в плечах и подмышках, полностью лишенных волос. По дороге ему встретился больной ослик, изо рта которого что-то капало на землю. Животное стояло в одиночестве и не могло идти дальше. Левая задняя нога ослика была перевязана грязной повязкой, уже начавшей сочиться гноем. Ксавье снял шляпу и надел ее на голову ослика, чтоб защитить ее от солнца.
— Ты знаешь, откуда берутся люди? До меня наконец-то дошло. Они возникают из ночи. Когда ночью женщина спит, ночь входит в нее. И жизнь поймана — как рыба в море. Сам я никогда не был в женском теле. Те части, из которых я создан, может быть, и были. Потому что так уж случилось, что я сам себе компания. Но сам я — никогда. Никогда не был внутри своей матери, которая к тому же даже мне не сестра. А что до моего отца… Отец… мне бы очень хотелось, чтоб кто-нибудь мне объяснил, что это значит. То есть ты понимаешь, что я имею в виду?