Потом делаю Пинюшу знак подойти.
– Ты все видел. Можешь мне рассказать, как это произошло?
Он подкручивает свои усы, один из которых короче другого по меньшей мере на четыре сантиметра.
– Я не успел ничего понять. В тот момент, когда ты мне велел бежать, это и жахнуло. Она стояла ко мне спиной... Раздался страшный грохот, пошел дым... А потом я увидел ее уже такой.
– Другие пострадавшие есть?
– Кажется, задело телефонистку
Мы начинаем ее разыскивать и находим полулежащей на стуле, смертельно бледную и с не представляющей опасности раной на голове.
– Вызывай «скорую»!
– Хорошо.
Я щелкаю пальцами и кричу:
– Служащую из окошка «До востребования»! Подходит усатая толстуха, уже описанная мне Пинюшем. Она весит пару тонн и напоминает статую из топленого свиного сала, сделанную Пикассо для продавца масла!
– Предупреждаю вас, дорогая мадам, – иду я в атаку, – что возлагаю огромные надежды на то, что ваши показания помогут поймать гнусного убийцу!
Она поправляет свои огромные сиськи и адресует мне жалкую улыбку.
– Какой кошмар, – вздыхает она. – Согласен. Вы передали этой несчастной первое письмо...
– Да.
– А второе отдали не сразу...
– Это правда... Я чуть не забыла о нем, потому, что фамилия на конверте стояла перед именем и я положила его немного дальше...
– Хорошо. Вы заметили свою ошибку, позвали девушку, отдали ей письмо... Каким из себя оно было?
– Очень толстым...
Она отводит указательный палец на добрый сантиметр от большого.
– Оно было тяжелым?
– Не меньше ста граммов...
– Скажите, оно было оплачено должным образом?
– Да.
– Значит, вы не брали с девушки доплату?
– В этом не было нужды.
– Вы не заметили штамп отделения, откуда было отправлено это письмо? Она пожимает плечами:
– Нет!
– Постарайтесь вспомнить!
– Я уже старалась. Вы знаете, к нам каждый день приходят сотни писем, и если бы я запоминала, откуда отправлено каждое...
Естественно! Я принимаю желаемое за действительное.
– Значит, если не считать веса, вы не заметили в этом письме ничего необычного?
– Нет, совершенно ничего. Конверт был синим... из очень плотной бумаги.
– Спасибо...
Я поворачиваюсь к Пино:
– Займись тут всем, старик...
– А ты куда? – спрашивает он.
– И сам толком не знаю... Мне надо проветрить мозги... Бросив прощальный взгляд на малышку Маргариту, я выхожу.
Фасады Парижа заливает солнце. Воздух теплый. При мысли, что рыженькая уже никогда больше не будет вдыхать парижский весенний воздух, у меня наворачивается слеза. Мстительным ударом кулака я давлю ее, как клопа!
Нет, нельзя распускать нюни. Действовать! Вот ответ. Действовать быстро. Не раскисать. Хорошенько подумать...
Я захожу в один бар на улице МарбЕф и заказываю двойной скотч. Проглотив его, чувствую, что в мои мозги поступают калории. В мрак моей души начинает проникать лучик надежды.
А знаете, почему ко мне возвращается надежд а? Потому что в определенном смысле – вы только не подпрыгивайте – я получил результат. Убийца проявился. Наконец-то расследование сдвинулось с мертвой точки, понимаете?
Конечно, я не узнал ничего конкретного и заплатили мы слишком высокую цену, но моя хитрость заставила преступника выйти из тени. Он сделал это способом, который я не предусмотрел, с коварством, достойным Макиавелли, но все-таки показал нам, что он здесь, затаился в темноте и внимательно наблюдает, готовый нанести новый удар. Надо вывести эту падлу из обращения, иначе начнется большая заварушка.
– Повторить! – кричу я бармену в белой куртке.
– Тоже двойной?
– Естественно.
Я уже немного окосел и чувствую, что после второго скотча совсем забухею, но именно это мне и надо, чтобы поднять дух.
Я пью пойло, полуприкрыв глаза, потом зову бармена. Он подбегает.
– С вас пятнадцать франков, месье! Я пожимаю плечами.
– До войны на эти деньги можно было купить столовую эпохи Генриха Третьего! Это его веселит.
– Попробуйте поднять себе настроение столовой эпохи Генриха Третьего, месье. Потом поделитесь впечатлениями!
– Очень остроумно!
Я достаю свой лопатник и натыкаюсь на клочок синей бумаги.
Это угол конверта. Осматривая его внимательнее, я обнаруживаю след чернильного оттиска штемпеля.
Бармен танцует на месте, ожидая, когда я наконец с ним рассчитаюсь. Я расстаюсь с двумя десятками, чтобы отделаться от него, и погружаюсь в изучение улики. Посветив с обратной стороны синей бумаги спичкой, я обнаруживаю три буквы. То ли штемпель был плохо смочен чернилами, то ли содержимое конверта помешало хорошо проштамповать марку, но я разбираю «си». Ставлю фунт изюма против фунта лиха, что это относится к адресу почтового отделения, откуда было отправлено письмо.
– Бармен! Телефонную книгу, пожалуйста!
– Она в кабине, месье!
С ума сойти, как услужливы в наше время люди! Иду пролистать издание ведомства Почт, Телеграфа и Телефона. Найдя страницу с адресами почтовых отделений Парижа, начинаю пробегать ее глазами и ногтем, интересуясь только последними буквами. Прочтя «Боэси», я вздрагиваю. Это подходит... Я продолжаю, но других совпадений не нахожу. Ладно, съездим туда... Странное дело...
Выйдя из бара, я замечаю большой магазин канцелярских принадлежностей. Поколебавшись, но зная, что надо всегда слушать свою интуицию, захожу в него и спрашиваю, есть ли в продаже синие конверты из бумаги, идентичной моему образцу. Я нахожу почти такой же и покупаю его.
От виски я совсем залудился, и тротуар пляшет у меня перед глазами «Прекрасный голубой Дунай», а население Парижа удваивается.
Я стискиваю зубы, желая, чтобы все встало по местам. К счастью, свежий весенний воздух этого утра приводит меня в чувство.
Возвращаюсь на почту. Перед ней и вокруг стоит огромная толпа народу... Писаки осаждают помещение. «Скорая» увозит останки моей покойной субретки.
Рассекая толпу, возвращаюсь на место... нашего преступления. Ларут там... Он бросает на меня недружелюбный взгляд.
– У вас очень удачно получаются фокусы а-ля Фантомас, – скрипит он зубами.
– Слушайте, Ларут, сейчас не время...
– Во всяком случае, если я открою рот, в самое ближайшее время в вашей Службе пойдет череда отставок. Я беру его под руку.
– Я прошу у вас срок до завтра, чтобы найти убийцу. Если мне это не удастся, можете спускать на меня всех собак, согласны?
Он смотрит на меня с удивлением.
– Это очень короткий срок.
– Я сам назначил его себе. Можете вы сделать то же самое?
– О'кей.
Мы обмениваемся рукопожатием, и я снова иду к статуе из топленого сала.
– Вот синий конверт, – говорю я ей. – Он должен немного напоминать тот.
– Он точно такой же.
– Хорошо. Вы можете положить в него предмет, похожий по форме на тот, что лежал в предыдущем?
– Да, конечно!..
Она смотрит по сторонам, серьезная, натянутая (это только образное выражение, потому что кожа этой коровищи так натянута, что едва не лопается. Непонятно, как она еще может моргать!).
Вижу, она берет кусок картона, складывает его вчетверо и кладет в конверт.
– Вот, – шепчет она. – Но тот был немного тяжелее... Я сую между слоями картона мою связку ключей,
– Такой?
– Совершенно точно...
– Так, теперь еще одна деталь, о которой я забыл вас спросить: как был написан адрес?
Ее взгляд на секунду затуманивается.
– От руки, – вспоминает она. – Заглавными буквами. Я пишу на листке имя и фамилию погибшей, добавляю: