– Хорошая картина, жаль ненастоящая, – не переводя взгляда с картины, произнес ценитель.
– Она настоящая. Ее даже можно потрогать, – Пэт взял руку посетителя и приблизил ее к картине. В этот момент оба засмеялись.
– Рад тебя видеть Монти, – оба пожали друг другу руки и еще некоторое время молча, продолжали смотреть на картину.
– Это репродукция, – пояснил Пэт.
– Я так и сказал. Подделка, репродукция.
– Как ты узнал, неужели ты посмел думать, что я не мог бы себе позволить купить оригинал? – оценщик продолжал попеременно смотреть на своего друга и на картину.
– Я видел эту картину и знаю, каково было положение фигур в оригинале. А если бы и не знал, то наверняка догадался бы, потому что таким образом как показано здесь невозможно поставить мат. Конь стоит на b2, а значит игра еще не окончена, – Монти проговорил свои доводы с неким огорчением.
– Ты прав Монти, так и есть, хотя неточностей здесь гораздо больше, – со снисходительным взглядом поправил товарища Пэт.
– И зачем же ты хранишь ее?
– Мне ее подарил один человек, но он не художник. Он приходил сюда множество раз со своим сыном, а я рассказывал им разные истории о картинах и как-то, раз я спросил, которая из историй мальчику больше нравится. Я удивился, когда он рассказал мне о картине, которой не было в галерее. Из рассказа я понял, что картина описывает эпоху революций в самых ее началах. Тогда эта картина была еще мало известна и даже мне она была не знакома. Мальчик так и не рассказал, где он видел картину, и я попросил его отца изобразить ее как он может. Он сделал это и вот результат, – Пэт восторженно указал на висевший портрет. – Я был так поражен, а он только сказал мне, что сам бы он не сумел создать сюжет и вообще в основном больше любит копировать, а не рисовать. Позже я нашел подлинник, картина стала известной, а я до сих пор храню историю, которой не могу найти объяснение, – загадочная улыбка оценщика не покидала его до самого конца истории.
– Что ж, тогда ее стоит хранить. А что с тем полотном, которое я принес накануне? – Монти едва войдя, готовил этот вопрос.
– Ах, да картина прекрасна, у художника может быть прекрасное будущее. Одно только меня тревожит, то, что он сам видит их еще прекраснее. Видишь ли Монти, он решил что достиг пика дальше которого ничего нет. Еще страшнее то, что он может быть прав. Возможно, если он пересмотрит свои взгляды, у него будет больший простор для творчества. На данный же момент, он умеет изобразить все что пожелает, но не знает чего желать. Ему надо работать над сюжетами, а не над графикой.
– Пока я жив, я сам могу поработать над его сюжетами, – улыбаясь сказал режиссер.
– Ты ведь не художник Монти, – скептически заметил Пэт.
– Да не художник, но моя работа не так далека от этой профессии. И вот еще, да. Я пришел именно за этим. Хочу пригласить тебя на концерт.
– Знал что не придешь с пустыми руками, – довольно потирая руки, засветился Пэт.
– Я и не мог не позвать тебя. Этот концерт будет последним, – на лице режиссера появилась тоскливая улыбка, и он поспешил ее сбросить едва заметив.
– Какой спектакль ты поставишь на этот раз? – Пэт явно хотел задать другой вопрос, ему было жаль, потому что конец чего-то одного, влечет за собой конец и другому, и это другое называется – время.
– Это новая пьеса, сочинил один лентяй, вот думаю, посмотрим, что из этого выйдет, – Монти протянул билет. Пэт его принял и оба в этот момент смотрели на билет, а движения их были словно в воде, они замедляли свой ход, едва не превращаясь в камни. Наверное, в этот момент им так хотелось.
Приготовления к концерту шли скорыми темпами, едва ли режиссер успевал смотреть репетиции. Казалось, для него был не столь важен сам концерт, сколько то, что должно быть вокруг. Монти приглашал всех кого только мог из высшего круга, почетных гостей должно было быть столько, что всем остальным не хватит места и на балконе в самом дальнем ряду. Ох уж этот последний ряд балкона. Если в партере крайние ряды всегда считались привилегированными местами, то про балкон такое сказать нельзя, потому что когда ты сидишь так высоко и так далеко от происходящего, то волей не волей, твоим спектаклем становится зрительный зал. Ты начинаешь подмечать кто как одет, часто ли ты видел того или другого человека, кто с кем пришел и так далее и невесть что еще подобное. Истории, услышанные на галерке, оставляют у тебя большее впечатление чем происходящее на сцене и на выходе тебя терзают смутные сомнения, что ты заплатил не за то, что тебе продавали. Единственной твоей привилегией будет буфет в антракте, тогда ты постараешься почувствовать себя на равных с тем, кто сидит в партере, если конечно получится. То ли дело первый ряд партера, где можно разглядеть все до мельчайших подробностей. Движения, жесты, мимика, все доступно тебе как на ладони, ты едва не на сцене, один прыжок через оркестровую яму и … впрочем, прыгать не будем. Важно еще и то насколько хорош сам спектакль, иной раз ты был бы рад увидеть его только с балкона и обратной стороной бинокля.