Алекс помотал головой.
Билл улыбнулся:
— Я, естественно, не приглашаю вас распинаться на площади Мустакиллик. Крест ведь не самое главное, главное — что этот парень нашел выход внутри себя, принял на себя все эти нечистоты. Я ведь вас не случайно о зарплате спросил, она у вас более чем хорошая. Почему бы вам не истратить хоть какую-то часть на это самое “непосредственное вмешательство”? Или пустите эту старуху, которую дети выгнали, хотя бы на неделю к себе пожить... Если эти письма вас так перевернули, а?
Вечером после этого разговора Алекс первый раз напился. Тяжелый темный дождь стоял над Ташкентом. Где-то под дождем, обмотав головы полиэтиленовыми пакетами, брели авторы писем. Останавливались, вытирали мокрым рукавом мокрое лицо. Снова брели куда-то...
...Последние капли слетели с душа. Алекс погрузился в полотенце.
Нет, он уже привык к этим письмам, к этим восклицательным знакам, дрожанию почерка. Загрубел. Оброс корой. Устает только от этого чтения, и пустых бутылок в квартире развелось — нет времени выбросить. Еще бы Соат как-нибудь из себя вырезать... Как опухоль. Чтобы не думать о ней, когда засыпаешь. И когда просыпаешься. И в офисе. И по дороге домой. И сейчас.
Накинув дорогой, недавно купленный халат, Алекс вышел из ванной и замер.
Кто-то звонил к нему в дверь.
Письмо № 68
Пишет Вам старая поклонница Театра. Вы, конечно, удивитесь, причем здесь театр и какая-то поклонница, и захотите объяснений, и я вам их сейчас дам.
Однажды зимой на одной из улиц города, увидев слепого мужчину, который переходил проезжую часть, покрытую льдом, я решила помочь. Когда мы перешли дорогу, он со вздохом поблагодарил меня. С чувством гордости я думала о том, что у этого слепого мужчины был большой шанс упасть, но мне посчастливилось предот-вратить несчастье.
Размышляя еще о чем-то, я повернулась в сторону тротуара, по которому шел мой подопечный. Каково же было мое разочарование, когда я увидела, что он все же упал на гололед, но повреждений никаких не получил.
Этот случай меня наводит на размышления о добре. Часто ли мы делаем добро? Часто ли мы готовы внимательно слушать страстный крик о помощи?
Вы, наверное, думаете, что я сейчас начну расписывать разными красками свои проблемы и намекать, чтобы вы для меня что-то сделали. Но я уже сказала, что я поклонница Театра, и когда хорошо Театру, то и мне неплохо. Я с молодости ходила на все премьеры и актеров (зачеркнуто).
Поэтому присылаю вам вырезку из газеты, посмотрите, может, вы им финансово поможете. Я уже посылала эту вырезку в ООН, от них молчание, ну так и дай бог им здоровья.
А мне ничего уже не надо, ну, разве что продуктами.
"На правах рекламы. СВЕТ ДЛЯ ЗАБЛУДИВШИХСЯ ВО ТЬМЕ.
О несчастных и счастливых, о добре и зле, о лютой ненависти и святой любви, что творилось, что творится на твоей земле, как поется в песне одной из известных рок-групп, расскажет зрителю пьеса "Дорога к справедливости".
Пьеса, премьера которой состоится на сцене Государственного Академического Большого театра имени Алишера Навои, должна стать одним из самых ярких событий. Причин тому несколько. Во-первых, "Дорога к справедливости" — это первая, но сразу удачная попытка драматургии популяризировать национальную идею, противостоять современным угрозам стабильности и миру.
Главный герой, молодой человек, освободившийся от оков равнодушия, отправляется на поиски счастья для себя и своего народа. Современные и в то же время вечные пороки человечества — наркомания, религиозный фанатизм, стяжательство, скудость душ — все эти различные ипостаси Зла, воплощенные автором в образе Черной Пери, встают на пути главного героя. Противостоять им помогают ему благородство, любовь, патриотизм, чувство ответственности за судьбу народа и Родины, все, что ассоциируется у нас с Добром, предстает перед зрителем в образе Белой Пери..."
Славяновед — во всем великолепии
На пороге стоял молодой некрасивый мужчина. Кожаная куртка поверх футболки, улыбка.
— Здрасте. Вы Алекс? Я — друг Веры.
— Что-то с Верой?..
— С кем? С Верой? А, ничего. Дома сидит. Спит, наверное. Я войду?
Алекс уже успел протрезветь; спиртная аура вокруг ночного гостя заставила поморщиться:
— Что вам нужно?
— Вы Алекс? — еще раз повторил Славяновед. — Меня Слава зовут.
Ладонь у Славы-Славяноведа была теплая и властная.
Вошел в коридор, профессионально огляделся:
— Двушка? Две комнатки раздельные, кухня шесть метров? Знаем... Нет, я не по поводу квартиры, — спохватился, заметив взгляд Алекса.
— А по поводу чего?
— По поводу?.. — Славяновед глянул на часы. — Ух... поздно я. Одиннадцать. Приношу извинения. У меня к вам дело, Алекс.
Разулся. Носок на две ноги имелся только один.
— Торопился, — объяснил Славяновед.
Ступня у него была маленькая, почти детская.
Зашли в комнату. Славяновед зашнырял глазами по интерьеру. Спохватился:
— А я не с пустыми руками.
Ушел в коридор. Вернулся:
— Ас-сара-дара... чук-кара!
В руках бултыхалось полбутылки коньяка “Узбекистон”.
— Хотел еще затариться, так все магазины — на в-вот такой замок...
Изобразил руками что-то круглое и страшное, похожее на арбуз.
— Знаете что, Слава, — сказал Алекс, — вы, если хотите, пейте, я не буду.
— Не-е! — возмутился Славяновед. — Я же к вам не отдыхать приехал, о деле разговаривать. Что, я буду здесь лыка не вязать, а вы трезвыми глазами надо мной издеваться?
— Может, тогда отложим этот разговор на завтра? — мрачно предложил Алекс.
Славяновед достал из кармана два мятых пластмассовых стаканчика и разлил в них коньяк.
— Алекс, — торжественно сказал Славяновед и поболтал стаканчиком. — Ну, за знакомство? Вот, послушай... Умножися в нашей русской земли иконнаго письма неподобнаго изуграфы. Пишут Спасов образ Еммануила, лице одутловато, уста червонная, власы кудрявые, руки и мышцы толстыя, и весь, яко немчин, брюхат и толст учинен; ишо сабли той при бедре не написано. А Христа на кресте раздутова: толстёхунек, миленький, стоит, и ноги-те у него, что стульцы. Ох-ох, бедная Русь, чего-то тебе захотелось немецких поступов и обычаев... Ну как?
— Классно, — согласился Алекс и посмотрел на Славяноведа внимательнее.
— Протопоп Аввакум, — объявил Славяновед и отхлебнул из стаканчика. — Видишь, не забыл... Толстёхунек! Диплом по нему писал. Я же филфак заканчивал, помнишь, где мужик серебряный с отбойным молотком стоял? Еще шутили — единственный мужчина на филфаке... Вообще, конечно, не единственный. Нас двое было. Еще я. Не веришь? У девчонок, кто тогда учился, спроси. Да... такие были девчонки... Что коньяк не пьешь?
— Я выпью, — Алекс все еще смотрел на него. — А ты говори, с каким делом пришел.
И сделал глоток. Ночное коньячное солнце обожгло горло.
Филфак, серебряный мужик. Маленький Славяновед, переползающий в одном носке от девушки к девушке. Протопоп Аввакум, поучающий из лепестков пламени. Вера. Верка. Безумная Верка со своим камнем. Вбежала к нему тогда, после звона стекол, плакала, прощения просила, стекла собирала. Когда он ее обнял, испугалась чего-то. Деловито отстранилась: не надо. Бросилась из комнаты. Что-то крикнула ему из коридора. Ушла. Наверное, надо было ее догнать. Ну, догнал бы. А что дальше?
Недописанное письмо № 3
Вера не спала.
Спала — кошка. Спала квартира, спал телевизор; спал, слюноточа во сне, кухонный кран. Спал телефон, точнее — засыпал.
На определителе еще горели красные цифры свекрови.
Разговор был короткий — несколько выстрелов на поражение. Свекровь звонила сообщить, что заболел ребенок. Чем? А какая тебе разница, сказала свекровь. Помолчали. В трубке у свекрови почему-то играла музыка. Горло у него болит и температура, сказала свекровь. Я приеду, сказала Вера. Зачем, спросила свекровь. Снова помолчали. Снова музыка. Может, надо чего привезти, сказала Вера. Чего, сказала свекровь. Лимоны, сказала Вера. Помолчали, послушали музыку. Денег лучше привези, сказала свекровь, я сама чего надо твоему ребенку куплю. Сколько денег, сказала Вера. Нисколько, сказала свекровь и повесила трубку.