— Ты хочешь сказать, Митра...
— Я хочу сказать, что она построена так, как будто эти письма не имеют для нее никакого значения, понимаешь? “Справедливость”? Это просто название, понимаешь? Когда к тебе по электронной почте приходит вирус, он же не называется “Вирус”. Он называется “С днем рождения”, например. Или “Любовь”. А эта программа называется “Справедливость”, и справедливость не имеет для нее значения. А что для нее имеет значение, непонятно. Может, мистер Билл знает, спроси, если тебе интересно.
— Почему Билл?
— Я не знаю. Я же сумасшедший. Почему я должен знать? Акбар построил мне клетку и кормит меня женщинами. Они все время танцуют. Они танцуют, чтобы со мной не разговаривать. Женщины всегда так делают. Им легче танцевать перед мужчиной, чем выслушать его. Они, во время танца, заставляют меня пить таблетки, им нет дела, что я от этих таблеток лысею. Ты думаешь, мне сколько лет? Не угадал. Мне всего тридцать три, Алекс. Я хочу служить человечеству, я хочу создавать хорошие компьютерные вирусы.
— Очень-очень хорошие?
— Да, Алекс, очень-очень. Не то, что этот мистер Билл со своей Лотереей. Я только не знаю, для чего он придумал эту Лотерею, что ему нужно от нее. Спроси его сам, если хочешь.
— Почему ты думаешь, что это его Лотерея?
— Я не знаю. Он ждет конца света, этот мистер Билл. Он из какой-то церкви, брат говорил мне, не помню название, они там все ждут конец света. Говорят, очень веселая церковь, поют песни, даже танцуют. Мой брат тоже к ним ходил, в эту очень-очень известную церковь. Это Церковь Неверующих. Они сознательно распространяют неверие, чтобы остаться единственными в мире верующими и спастись... Там много богатых людей, они туда ходят танцевать. Они там договариваются, как лучше и быстрее приблизить конец света.
— Зачем им конец света, Митра?
— Мой друг, откуда я, сумасшедший, могу знать, зачем нужен конец света психически здоровым людям? Может, они ждут, что придет Бог и будет всех судить. А может, хотят на этом конце света заработать. А эта Лотерея... Я не знаю. Я не специалист по религиозным программам и вирусам. Конечно, мне нужно было это помнить и не лезть в систему без твоего разрешения, извини. Но я хочу тебе сказать одну вещь. Я очень быстро разобрался в системе и был поражен... Она была построена как мега-вирус. Я это уже говорил? Нет, я не говорил, какой. Он очень похож на тот вирус, который я несколько лет назад сам разрабатывал в компании брата... Я забыл его название, я забыл, зачем я его разрабатывал... Они убивают мою память, Алекс! Помоги мне... Они затыкают мой рот таблетками и поцелуями танцующих женщин...
— Вы еще здесь, Алекс?
Алекс поднял голову.
Над диваном стоял Билл и вытирал салфеткой потное лицо.
Женщины — жрицы любви для мужчин
Алекс подходил к дому. Слежки не чувствовал, но было все равно неспокойно.
Прогулка по краю бездны.
Воздух прогрелся и засинел. Даже птицы забыли о вчерашнем снеге. Ходят, греют на солнце крылья. Осторожно зацветает вишня.
Ветер играет бумажными объявлениями, но Алекс только отмахивается от них. Нет, мне не нужен конкретный массаж. И худеть не собираюсь... С чего вы взяли, что я собираюсь поправиться? Нет, трехкомнатная в районе Карасу меня не интересует... Нет, и персиковый пудель тоже... Нет... Нет... Нет!
Уворачиваясь от летящих на него слов и запятых, Алекс сворачивает с проспекта.
“Этот человек болен, — говорят ему вслед. — Его не интересует даже лечебное голодание и персиковый пудель!”
Пообедал остатками вчерашнего пира, допил выдохшееся пиво.
Владимир Юльевич перед уходом вымыл всю посуду.
Болезненная чистоплотность.
Вчера пировали допоздна, зажгли свечи, слушали, как мокнут под дождем лепестки урючины. Иногда начинали петь “Я пригласить хочу на танец вас”; Алекс отбивал такт по столу, прыгали вилки. У Владимира Юльевича открылся высокий баритон и манера дирижировать, чуть не стоившая жизни чайнику.
Потом снова слушали дождь.
Дождь говорил: “Ш-ш... Пш... Тинь-тинь”.
“А у питерских дождей совсем другой голос, — сообщил В.Ю. — Наверно, другая почва, море... Нет, родился я как раз в Ташкенте, родители здесь в эвакуации были, после войны на несколько лет задержались. В Питер уже со мной вернулись, меня там все Узбечонком в детстве называли...”
Владимир Юльевич говорил так, как обычно говорят, показывая семейные фотоальбомы. Потом Алекс рассказывал о Лотерее, а Владимир Юльевич слушал и нервно мял воск с оплывших свечей.
...Алекс подошел к окну. На перилах балкона были расставлены кегли голубей.
Голубь причесал клювом грудку, потопал ногами и стал кружиться, пытаясь выразить чувства.
“Интересно, — вдруг подумал Алекс, — а что за танцовщиц Акбар приводит Митре?”
Город был полон солнцем, весной и оптовой любовью.
“Что же ты теряешься?” — спросил сам себя Алекс. Разве ты не видишь, сколько продажных цветов готово цвести перед тобой? Они захлебываются нектаром. Накорми свое тело любовью, Алекс. Причастись хлебом Эроса. Наполни свои ладони смуглым молоком. Наполни сладким продажным молоком. Выпей это молоко и стань козленком, осленком, бельчонком.
“Забавный зверек белка! — шептали продажные женщины. — Какая она трудолюбивая! Она зарывает шишки в укромные места”.
Чего же ты ждешь?
Твои глаза хотят видеть стонущую кожу женского плеча. Твои уши хотят слышать: “Какой ты нетерпеливый...”. Твои губы хотят танцевать. Твои ноздри хотят обжечься горьким огнем косметики и запахом вчерашнего дождя у корней волос. Твоя спина говорит: “Я готова терпеть эти царапины”. Твой мозг хочет исчезнуть,
сердце — разжать кулак с бабочкой, тело — пролиться восковым дождем.
“Дети поймали хорошенького жучка, — делились новостями продажные женщины. — Головка у него черная, крылья красные, на крыльях пятнышки. Да жив ли он? Что-то не шевелится”.
Чего же ты ждешь?
Твое тело недовольно тобой.
Ты всегда относился к нему, как хозяин к породистой собаке.
Ты приучал его сидеть по команде “сидеть!”, лежать по команде “лежать!” и уважать старших по команде “уважать старших!” Ты приучил его два раза в неделю залезать в горячую ванну и наблюдать, как кожа на пальцах становится розовой, как у младенца, и морщинистой, как у старичка. Ты выгуливал свое тело по вечерам, и оно размахивало руками, прыгало и пинало белые стволы тополей. “Фу, опять курил?” — спрашивала мама, когда вы возвращались.
Потом прогулки стали дольше: началась эпоха поцелуев в подъезде.
Подъезд — это ад для влюбленных. Старые собачки высовываются и взрываются лаем. Пробегают мальчишки, кидают камнями. Ты смотришь на них печальными глазами и мечтаешь откусить им что-нибудь.
И снова ванна два раза в неделю, и дача раз в неделю, где папа изображает Мичурина, а мама — балерину Плисецкую. Однажды ты привозишь на дачу свою спутницу по подъездным скитаниям. Пока родители, споря, идут куда-то за водой, в твоем небе взрывается тысяча салютов, и в тысячу горячих ванн падает удивленное тело. “Только пользуйся ошейником”, — шепчет по дороге домой папуля. Мама делает вид, что не слышит, и яростно обмахивается прошлогодним журналом “Бурда”.
Чего же ты теперь ждешь?
Соат.
“Я жду Соат”, — подумал Алекс и закрыл окно. Город заткнулся.