Тупики
Алекс погасил свет в детской. Соат продолжала всхлипывать во сне.
В ванне отмокали четыре уцелевшие розы.
Вся квартира была в цветах разной степени увядания.
— Алекс!
Сунул голову в детскую:
— Ну что?
— Я исколола в кровь все пальцы, я не смогу завтра печатать...
Алекс закатил глаза и бесшумно выругался.
Наконец, выдавил из себя:
— Сейчас пойду поищу йод.
— Нет... — сказала детская. — Просто поцелуй. Этого хватит.
— Ты после этого уснешь?
— Да.
— Обещаешь?
Он вошел в темноту с приторным запахом валокордина. Согнулся над своим детским диванчиком. Пальцы Соат лезли ему в лицо.
Наконец, с поцелуями было покончено. Ненавидя самого себя, Алекс вышел из детской.
Розы. Лилии. Гвоздики. Снова розы. Завтра он все это выбросит. Его квартира стала похожа на школьный праздник или могилу неизвестного солдата. Из всех углов с ненавистью смотрели цветы.
Алекс вышел на кухню. Кипел забытый чайник.
Выключил. Достал мобильник. Потыкал пальцем.
— Владимир Юльевич? Да... Да... Да, она здесь. Нет. Ну вы можете что-нибудь сделать?! Ну, есть у вас какое-нибудь... противоядие, в конце концов? Что? Кто за вами следит? Опять следят? Вы уверены? Нет... Хорошо. Хорошо, я завтра к вам приеду... Что? Куда? Опять записать? Владимир Юль... сколько я могу это записывать! Да мне плевать на вашу науку, вы слышите? До завтра.
Встал, посмотрел на стену. На стене темнела “Смерть Марата”.
Зашел в ванну. Забыл, для чего зашел. Посмотрел в зеркало. Наклонился над ванной, выловил розы. Сжал мокрые колючие стебли. Шипы впились в ладонь. Вспомнил. Залез в аптечку, вытащил тетрадь, открыл. Сжал губы, стал читать.
“...10 апреля. Объект пригласила к себе. Вся ее комната обклеена моими фотографиями. Объект отсканировала все фотки, которые брала у меня посмотреть. Объект говорит, что хочет заказать мой портрет в старинном костюме знакомому художнику. Объект повторяет, что ей от меня ничего не нужно.
Мне тоже уже, кажется, от нее ничего не нужно.
Ночью Объект плакала, а я рассматривал свои фотографии на стенах. Много детских.
11 апреля. Утром Объект установила на свой комп заставку: Алекс, ты — солнышко. Ты — самый классный, Алекс. Ты просто великолепен. Убрать отказалась. Полчаса спорили. Я поставил на свой комп заставку: Лечиться тебе надо, дура. Посмеялись. Пришел Митра; вчера какая-то неловкая танцовщица заехала ногой ему по пальцам; один палец забинтован. Объект назло мне стала целовать ему этот палец, Митра убежал”.
Алекс перелистал еще несколько исписанных страниц. Две последние страницы были еще чистыми. Поставил число, почесал ручкой затылок.
“Утром к нам в кабинет пришел весь офис, с цветами и голубым зайцем. Оказалось, что у Объекта день рождения, а мне она ничего не сказала. Спели “Хэппи бёздэй”, спрашивали: “А что подарил Алекс?”. Объект идиотски улыбалась”.
Подумав, Алекс зачеркнул слово “идиотски”.
Владимир Юльевич требовал объективности, только объективности.
“Еще сотрудники не ушли — Объект стала перекладывать цветы и зайца на мой стол. Зачем? Говорит, мне ничего не нужно. Это тебе...”.
Ручка остановилась. Стоит писать, что он ответил?
Зазвенел мобильник. Номер Билла.
“Алекс? Слушай внимательно. Только что забрали Акбара. Куда? На пляж! Спокойно, не дергайся; может, отпустят... Сатурн пока не трогают, работаем как раньше. Короче, нужно поговорить. Соат у тебя? Спит? Пускай спит. Сейчас за тобой Батыр заедет, поужинаем”.
Голос исчез.
Мобильник лежал на ладони. Алекс вдруг почувствовал острую боль от шипов, как будто она его, наконец, догнала.
...А голубого зайца он швырнул ей в лицо.
...“Спра-вед-ли-во-сти!” — скандировали люди, когда он выходил вечером из офиса. И трясли плакатами. “Кто вернет мне мою сестру?” — было написано на одном плакате. Лицо было похоже на лицо Соат. Или ему показалось?
Как же так получилось с Акбаром?
...А недавно звонил отец и рассказывал, что стал выращивать цветы. “Да, да”, — говорил Алекс. От слова “цветы” его мутило. “Расскажи лучше про картошку”, — перебил он отца. “А? Картошку... какую?”. “Обыкновенную!” — крикнул Алекс и вдруг испугался, что отцу уже шестьдесят два года и может в этот момент в его организме происходят какие-то неизлечимые, смертельные процессы... К счастью, отец ничего не понял и продолжал говорить о цветах и подорожавшем навозе.
Около подъезда сигналил Батыр.
Диалог второй
А л е к с. Б и л л.
Б и л л (поглаживая пальцем скатерть): Я уже заказал для вас греческий салат и курицу по-тайски с рисом. Выпивку можете заказать сами. У них неплохие белые вина.
А л е к с: Что с Акбаром?
Б и л л: Советую заказать “Ок мусалас”, полусладкое. А “Мону Лизу” не советую — чистый портвейн. Жаль, не завозят венгерские, итальянские вина... Не нервничайте, Алекс, не суетитесь. От правильно подобранного ужина зависит, каким у вас будет следующий день. Да-да. Вы случайно не помните меню Тайной Вечери? Ну, что они там ели?
А л е к с: Не помню... Вино. Хлеб?
Б и л л (весело): Вот именно, вино и хлеб. И какой результат? В ту же ночь ученики в Гефсиманском саду, вместо того чтобы бодрствовать, заснули. Потом Петр отрекся...
А л е к с: Скажите еще, что Иуда предал тоже из-за... ужина.
Б и л л: Кто знает... Кто знает... Хлеб, вино. Что вы можете сказать об израильских винах? Правильно, ничего. И даже не слышали о них. Ни с греческими, ни с итальянскими не сравнить. Не тот воздух, почва... Плутарх, который, кстати, был современником Христа, прекрасно понимал важность ужина. И того, что за ужином пить. Да-да. Два сочинения этому посвятил, не поленился. Не читали? Почитайте. Правда, никакой религии Плутарх после себя не оставил, не оставил...
А л е к с: Билл, вы — верующий?
Б и л л: Я — больше, чем верующий... А вот и официант с греческим салатом.
О ф и ц и а н т (нежно ставя салат на скатерть): Пить что-нибудь желаете?
А л е к с: Да. Минеральную. Без газа!
Б и л л (с улыбкой): Ну-ну.
Официант уходит.
Б и л л (медленно пьет вино): Что, Алекс, сильно вас Соат достает?
А л е к с: Вы меня за этим пригласили? Это мое личное дело.
Б и л л (примирительно): Алекс, Алекс... Конечно, личное. Только вот... (наклоняясь через стол к Алексу, тише). Только вот опыты с человеческой психикой — это вы тоже вашим личным делом считаете?
О ф и ц и а н т (подходя): Курочка... в соевом соусе, по-тайски.
Ставит перед Алексом, уходит. Лоб Алекса покрывается мелкими каплями пота.
Темнота.
В темноте зеленели листья. Некоторые были просвечены фонарем и казались ярко-серыми. Под фонарями, дыша весенним воздухом, шли люди с детьми и мусорными ведрами. Им навстречу шли люди без детей и с пустыми ведрами. Дети бегали и пытались поймать мусорного котенка, чтобы помучить и напоить молоком.
Медленно поднимался месяц.
Создатель бомбы просматривал папку с надписью “Лотерея Справедливость”.
Все становилось ясно. Он сам виноват. Те десять дней, пока он жил у Алекса, его расслабили; он опьянел от неожиданного уюта, опьянел от Алекса, как стареющие родители пьянеют от своих молодых детей и внуков.
У Алекса было лицо тридцатилетнего вундеркинда. Он все понимал и оставался при этом ребенком. Обаятельным, бестолковым, циничным. По ночам Алекс разговаривал во сне, жаловался в международный суд и сбрасывал с себя одеяло.
Создатель бомбы шел в комнату Алекса, укрывал его. “Восторжествует?” — кричал Алекс, дрыгая ногами. “Восторжествует...” — тихо обещал Создатель бомбы и смотрел, как Алекс, успокоившись, улыбается, поворачивается на бок и укладывает ладонь под щеку.
Почему бы Алексу не жениться, не стать отцом, думал Владимир Юльевич, возвращаясь в детскую, и чувствовал во рту кисловатый привкус зависти.