Качало. Беременную женщину, стоявшую на краю льдины, тошнило прямо в Атлантический океан. “Пирожки!” — кричал по-гренландски парень в тюбетейке и тащил за собой санки с товаром.
(Алекс читал: “...одним из таких проектов стал Проект МОЧИ — Третий мир, который я имел возможность изучить самым внимательным и непосредственным образом. Целью его, как утверждается в его документах, является повышение количества справедливости. В чем же они собираются измерять это количество? Все очень просто: в количестве вмешательств со стороны международной общественности по установлению справедливости”...)
— Обратите внимание, — кричал профессор, — чем больше вмешательств, тем больше справедливости! Но мы... Мы, Люди Льдины, мы должны сказать во весь голос... Сотни людей будут следить за нашим плаванием... — Два горбуна принялись ставить палатку. Мимо них, хрустя босоножками по снегу, шла Ольга Тимофеевна — несла сдавать книги в букинистический. ...мы приплывем на нашей Льдине в Великобританию и скажем: “Потомки викингов! Вы изобрели английский язык, и человечество разделилось на тех, кто может произнести артикль t h e, и на тех, кто не может. Вы изобрели свободы, но до сих пор не сумели произвести их в нужном ассортименте... Вы спрятали у себя в Гринвиче Время, но однажды сундук, в который вы его заперли, откроет трансвестит и все часы начнут показывать пространство, потому что время исчезнет”. ...мы приплывем на нашей Льдине в Россию, и скажем: “Потомки Достоевского! Некогда, для того, чтобы показать миру, что государство есть зло, вы изобрели самое глупое государство. Для чего с тех пор вы пытаетесь его улучшить? Разве можно улучшить то, что изначально создано для ухудшения?” ...мы приплывем на нашей Льдине в Узбекистан и скажем...
Кто-то уже разводил костер. Некоторые танцевали.
Алекс поднес трубку к уху:
— Да, Билл...
— Ну что, прочли?
Голос у Билла был странный: громкий и веселый.
— Еще не до конца, — сказал Алекс.
— Как вам его вывод, что третьего этапа Лотереи не будет, а?
— Как не будет?.. Нет, я еще не дочитал до этого места.
— А... Читайте. Не забыли про наш вчерашний договор?
— Нет, — скривил губы Алекс.
— Молодец, — похвалила его трубка. — И вот еще. Останетесь сегодня на ночь в офисе, на дежурство... Да, где-то с девяти вечера. Не волнуйтесь, компенсируем.
“Почему у него такой радостный голос?”
— Билл, как вы себя... чувствуете? Вы будете сегодня в офисе? Билл, вы меня слышите? Билл... что с Акбаром? Алло... Вы меня слышите? Вы слышите меня?..
В трубке шумели тяжелые холодные волны.
Алекс поднялся и стал медленно ходить по льдине.
Уход
Вера складывала вещи. Вещи. Вещидзе. Вещенко. Вещевская.
Почему она такая Вещевская? Откуда столько вещей? А носить — нечего. Женский парадокс. На пол падали какие-то платья, свитера, бесконечные ночные рубашки. Мужчины назло ей дарили весь этот хлам.
“Может, что-то ему оставить? Пусть думает, что мне ничего не надо...”
Вера села на пол и стала перебирать вещи. Нет, это она, конечно, ему не оставит, перебьется. И это — тоже...
“Что же такое? Сколько барахла, а оставить нечего. Может, вот это... Сейчас это уже не носят”. Вера расправила зеленое платье, поскребла ногтем пятнышко. Встала, надела, прошлась перед зеркалом, злобно виляя бедрами.
Появилась кошка и стала брезгливо обнюхивать одежду. Почувствовав, что Вера на нее смотрит, спряталась под диван. Отношения у них были натянутые.
“Кошкина, Кошкунская, Дрянюнская”, — думала Вера, стягивая платье.
Нет, не оставит. Зеленый — это ее цвет; прочь волосатые руки от ее цвета. Вера стала наполнять вещами чемодан. Надо было успеть все до прихода Врага.
Враг стал приходить рано. Серым, ласковым, неинтересным. Она сразу запиралась в своей комнате и включала на полную громкость все, что попадалось под руку. Магнитофон! Телек! Главное, чтобы уши отваливались. Или начинала петь сама, у нее был сильный самодеятельный голос. За дверью рыдала кошка.
Иногда, сквозь музыку, она слышала, как приходят какие-то соседи и чего-то требуют. А Враг им объясняет. Тогда она включала еще что-нибудь, и Враг со своими дорогими соседями тонул. А Вера падала на кровать и смеялась. Ей было жалко его, жалко себя, жалко кошку, которая стала худой и плаксивой.
Иногда она выходила из комнаты и видела, как Враг с растерянным лицом появляется из туалета. Или разогревает непонятно на какой свалке найденную пиццу. Или стоит в пижаме и смотрит на нее.
Что у нее может быть общего с мужчиной, который курсирует по квартире в пижаме? Который разбрасывает везде свои драгоценные носки и отказывается пойти и поговорить с ее свекровью?
Один раз она эти носки выбросила в окно. Не рассчитала, и они повисли на ветвях дерева. “Ой, смотрите, носки на дереве!” — радовались дети. “Безобразие, во что двор превратили!” — перекрикивали их взрослые. Вера смотрела на покрытое носками дерево и спрашивала себя, как она вообще могла поселиться в этой квартире с таким совершенно ненужным ей мужчиной.
“Он из породы воздушных шариков, — говорила Вера сама себе, стоя у зеркала. — Такие или летают надутыми где-то в небесах, или лопаются и превращаются в тря-почку”.
— Вера... — говорила ей по вечерам тряпочка.
Она знала все, что он сейчас скажет. Что он не может взять ее ребенка. Умница! Что у него есть ребенок от первой жены и он по нему тоскует. Молодец! Что сейчас у него очень сложная ситуация, он в долгах. Гений! Что он хочет, чтобы она родила ему и это был бы их ребенок. Не дождется! Что он не пойдет к этой ее “гадалке”. Ну и дурак. Что еще?
— Вера... С тобой что-то происходит.
Да, она перестала пускать его к себе. После двухнедельного бойкота, наконец, он почувствовал, что с ней что-то происходит. Забеспокоился, зараза. Даже полы вымыл. Вера потоптала вещи в чемодане, стала закрывать. Чемодан сопротивлялся.
— Чемоданский... Чемодунский... — ругалась Вера, ломая ногти.
Наконец, закрыла. Тяжело дыша, Вера доставала косметичку.
Она уже два дня назад придумала себе макияж для Ухода.
Ярко бордовые губы, зеленые веки.
Объект
Бывший спецобъект прятался за обычной бетонной стеной.
За спиной Алекса убегали в бесконечность высокие настороженные тополя. Чистый воздух пригорода покалывал ноздри.
На проходной сидел старичок с шахматами и ставил самому себе мат. “Вы к кому?” — оторвал он взгляд от доски.
На доске вместо двух-трех недостающих фигур стояли колбы с заспиртованными червячками.
“Зародыши”, — решил Алекс и назвал фамилию В.Ю.
Здание проглотило Алекса; он плыл, озираясь, по серым коридорам.
Коридоры были пустыми и пахли свалявшимся сигаретным дымом, мертвыми осами в оконных проемах и пылью. Окаменевшей чайной заваркой.
“Елка для детей сотрудников”, — прочел Алекс, проходя мимо доски объявлений.
Представить в этом вакууме сотрудников с детьми и елкой было почти невозможно.
Дверь. Дверь. Еще дверь.
Все закрыты. Открыта только одна, с надписью: “Осторожно! Аппарат под высоким напряжением!”. И натюрморт: череп с молнией.
Алекс заглянул внутрь. Посреди комнаты на тряпке стояло ведро, в него что-то радостно капало с потолка.
— Алекс!
Алекс обернулся. В конце коридора стоял Владимир Юльевич и махал рукой.
Диалог третий
А л е к с. С о з д а т е л ь б о м б ы.
А л е к с (рассматривая, трогая руками приборы): Да... А снаружи и не догадаешься.
С о з д а т е л ь б о м б ы (с гордостью): Это же бывший объект, его для того и строили. Чтобы начинка не просвечивала... Прежняя власть не верила в Бога, ей приходилось верить в науку. Наш объект был чем-то вроде монастыря. Или храма. Вот вы сейчас находитесь в святая святых.
А л е к с: Вы с Биллом похожи...
С о з д а т е л ь б о м б ы: Билл? А что... Билл?
А л е к с: Нет, ничего... Он тоже о Боге рассуждать любит. Хлебом не корми.