Когда любуешься на этих мужчин, хочется сказать только одно: “Я устала”.
Недопоцелуй.
Догорающим костром мерцал телевизор. Дымили машины в пригородах Парижа. Как от забытой в постели сигареты, горел зеленым пламенем Ближний Восток. Догорали политики, распространяя запах тлеющих синтетических кресел.
На экране возник новый человек. Он не горел, его уже успели потушить. Его голова была доставлена из лучшей парикмахерской: каждый волосок блестел и знал свое место. За спиной засияли буквы: “Лотерея”. Мужчина рассказывал об этих буквах. Потом показывали счастливые лица. Потом показывали название лотереи.
Недопоцелуй.
Снегин, Аптекман, Витамидзе, Охренелко. Уколов. Снегопадший. Портвейн. Кухнякойкин.
Дочерев. Дочулянский. Детсадыков, Школьник, Пушкин, Лермонтов, Бархударов, Сюрпризов… Курилкин. Школьник-Курилкин. Пушкин-Нечитайло. Слезкин. Слезищин. Носподотрищин. Деревьев. Чинаров. Ясенев. Одноклассникайтис…
Подзалетелов. Позатыльников. Подзадов. Подначкин. Приребёнкин? Неребёнкин. Подзалетелов. Доигральский.
Бездомный.
Домный.
Бездомный. Безпольтовый. Портвейн. Глотков. Портвейн. Парков.
Блудносынов. Блудномужев. Вернулсин.
Внуков. Пеленкин. Аптекман. Петров-Водкин. Старостин?
Тишинский. Тишинян. Женин. Матерштейн. Дочин. Внуков. Тишинянц. Уколов. Доигральский. Хренов. Райский.
Желтоватая, под цвет обоев, кошка спрыгнула на ковер. Поточила когти об угол дивана.
Словарь фамилий, нашептавшись, молчал.
“Лотерея”, сказал телевизор.
Вера повернулась на другой бок.
Кошка перестала делать маникюр, прислушалась.
Входную дверь весело открывал Славяновед.
Создатель бомбы вышел из такси и неправильно захлопнул за собой дверцу. Он не умел правильно захлопывать. Всегда слишком сильно. Или слишком слабо. Водители морщились и шевелили губами.
Машина с неправильно захлопнутой дверцей уехала. Расписалась напоследок в воздухе строкой дыма. Исчезла.
Тишина свалилась на Создателя бомбы, как сонный пассажир с верхней полки.
Создатель огляделся. Кажется, удалось оторваться от слежки.
Белые тополя с глазастыми стволами отращивали тени. Сосредоточенно отращивали тени — как ногти. Асфальтовая дорожка, на которой стоял ученый, была вся в тенях-ногтях, тенях-обрезках. Целый косметический салон теплился под ногами.
Ученый подошел к стволу тополя и посмотрел ему в глаза.
На траве лежала газета. Почти не мокрая, почти свежая. С почти новостями.
Создатель бомбы поднял ее нежно и брезгливо. Газ-зеточка.
Случайный приработок
Ташкент — словарь тысячи русских фамилий.
Алекс идет сквозь толпу фамилий. Лужины, обхватив огромные грязные зеркала, валяются на дороге. Веткины летят по воздуху, задыхаясь от пылающего синего неба. Люди, поменявшие сегодня свои прежние фамилии на Солнцевых, Тепловых и Боттичелли, идут толпами и топчут Лужиных. Дружно ломают Веткиных, Веткевичей и Веточкиных.
Прошел человек с фамилией Бахор.
Мальчишки-разносчики узбекско-русских словарей кричат: Бахор — Весна. Бахор — Весна! Человек уходит, балансируя своей фамилией, как подносом с рахат-лукумом. Алекс идет дальше.
Машинские, Жигулевы и Волгины, набрав полный рот бензина, затеяли танцы на проезжей части.
Бахор — весна.
Бахоначи — выискивающий отговорки, прибегающий к уверткам.
Бахоламок — торговаться.
Весна, торгуясь, прибегает к уверткам. Весна, торгуясь, взвешивает облака. “Сахарная вата, — кричит Весна-Бахор, — а кому сахарная вата?” Нам! — кричат Лужины, выплескиваясь всем телом к прилавку. Нам! — вытягивают деревянные щупальца Веткины и Веткевичи.
Солнцевы, Тепловы и Боттичелли чуть не сбивают Алекса с ног: на-а-ам!
И торгуются. И к уверткам прибегают.
Алекс сверился с адресом.
Чавканье сладкой ватой вокруг прекратилось. Только в лужах еще плавали сладкие обрывки. И тонули. Только висели кое-где на ветвях. И падали вниз. В лужи.
Вспомнил детство: липкий оцарапанный рот. Сладкий и побаливающий. И удаляющийся голос: сахарная вата... а кому сахарная вата... вата...
Еще раз сверился с адресом. Приработок предстоял в одном из старых розовых домов Дархана. Одноэтажных, с тополем перед окном. С запахом стареющего кирпича.
Совместное предприятие “Сатурн Консалтинг”.
Он должен переводить на переговорах. Приятель попросил подменить, сам поехал в Бухару, японцев вокруг минарета водить. “А о чем переговоры будут?” — спросил Алекс, водя по скулам мобильником. Как электробритвой. “Не знаю... Там проходной двор. Каждый раз что-то разное. Но платят”.
Алекс стоял перед особняком и нервничал.
Переговоры
— А, вы переводчик? Проходите. Переговоры уже начались.
Пластиковая лапша жалюзи. Кофеварка, компьютер, ковролин.
— Мне сказали к двенадцати...
— Да, заходите! Ну, не стойте здесь. Они раньше начались. Идемте, я вас провожу.
Секретарша, девушка с приятным мужским голосом, развернулась на кресле.
Поднялась. Сдвинула бумаги, опрокинула турецкий стакан-пробирку. Вышла из-за стола. Приятная восточная полнота. Тяжелые свежевыкрашенные губы, улыбка. На таких бы губах, как на парковых скамейках, начертать: осторожно, окрашено! Но Алекс уже прилип к ним глазами.
Снова весна прибегает к уверткам.
Алекс потер пальцы. Как бумагой порезался. Весь изрезался бумагой.
— Идемте.
Офис оказался большим, весь из каких-то коридоров. Ковролин жадно глотал их шаги.
— Вот.
Она подвела его к умывальнику. Зачем к умывальнику?
— Ну вы же с улицы пришли. Нужно вымыть руки.
Алекс снова посмотрел на полную секретаршу.
— Меня зовут Соат, — сказала она, открывая воду. Кран печально запел.
— Алекс.
Сомкнул ладони под водой.
И понял, как ему, оказывается, хотелось подержать руки в этой теплой, непонятно для чего льющейся воде.
Соат стояла рядом и дышала.
Желтое, солнечное мыло выскользнуло из рук.
Наклонился, поднял. Наклоняясь, почувствовал, как по-разному пахнет эта Соат на протяжении всего тела. Ноги пахли какими-то цветами.
Отловленное мыло оказалось все в каких-то черных угрях, волосках.
Соат. Ее зовут Соат.
Он хотел спросить ее, о чем эти переговоры. Он хотел ее спросить, свободна ли она сегодня вечером. Он хотел спросить, почему у нее такое странное, редкое имя.
Соат приоткрыла темную дверь с надписью “Менеджер”:
— Акбар-ака, переводчик пришел.
Комната была большой — трое сидящих тонули в ней. Они сидели за столом и держались за этот стол, как потерпевшие кораблекрушение. Трое немолодых мужчин боялись утонуть в пространстве комнаты.
Один из них был индусом или пакистанцем.
Алекс представился и сел за стол.
Мужчины смотрели на него. Соат почему-то тоже осталась.
Тишина текла, деревяшка стола качалась под руками.
Они чего-то ждут, подумал Алекс. Аккуратно оглядел присутствующих. Молчат.
Трое разных мужчин, три разных молчания сидели напротив него.
Пакистанец молчал как пружина. Ему хотелось говорить, сжатые губы с трудом удерживали слова.
Другой, тот самый Акбар, был молчуном-гурманом. Долго перекатывает тишину во рту, от языка к щекам и обратно.
Третий из молчащих был маленьким человеком с большими глазами. Глаза — две семитские рыбы — медленно плыли в океане мыслей. Они плыли и говорили все. Абсолютно все. Но Алекс плохо понимал их. Они говорили по-халдейски.
Алекс не выдержал:
— А что... кого-то ждем?
Мужчина с глазами-рыбами наклонился к Акбару:
— Переводчик спрашивает, ждем мы кого-то или нет.
Говорил он с легким шелестящим акцентом. Его русский язык был старым, как виниловый диск, и поцарапанным.