Но были и те, кто ничего никуда не двигал, а преподавал, например, японский. Кто ходил обмотанный шарфом и на вопрос, что он собирается, кроме своего японского, делать в Ташкенте, отвечал:
— Я хочу изучать нравы.
Таким был Мацуда-сенсей, возникший в квартире Алекса со своим мега-чемоданом на всхлипывающих колесиках. Мацуда-сенсей, непонятный и запредельный, как иероглифы, которые он вокруг себя распространял.
У Алекса было тогда межсезонье в личной жизни. Бывшая детская была свободна. До прихода новой посланницы доброй воли от мира женщин — в мир одиноких молодых мужчин. Детская пустовала, и он запустил в нее Мацуду, пока тот не снимет квартиру.
Мацуда-сенсей возникал иногда из детской и сообщал о своих успехах в изучении нравов.
— Мне даже дурно сделалось от его столь гордых слов, — жаловался на кого-то. — В других местах меня принимали любезно.
«Откуда у него этот мезозойский язык?» — ломал голову Алекс.
Это выяснилось, когда Мацуда уехал в Самарканд.
Зайдя в детскую, Алекс наткнулся на красный кожаный кирпичик старого, чуть ли не с ятями, японско-русского словаря. Случайно открыл. Случайно прочитал. Сел на тахту. Погрузился в словарь, хмыкая и похлопывая ладонью по ноге.
И таскал с собой словарь всю неделю, пока ничего не подозревавший Мацуда наслаждался Самаркандом. Таскал на работу, на вечеринки, цитировал:
Гвоздем этого магазина служит дочь хозяина магазина.
Он схватил себя за голову и погрузился в свои думы.
Прочитав наставления Конфуция, я опомнился.
Этот чай пахнет вином.
Она говорит аллегорически с целью привлекать к себе других.
Она забеременела вследствие своего пакостного поступка.
Мужчины во зло употребляют чистые чувства женщин.
Гульба скоробогача взвинтила цены на гейш.
Каппа — сказочное речное животное, питающееся задними проходами утопленников.
Мичиюки — странствие по дороге сновидений.
Он — обезьяна, одетая по-джентльменски.
Мне даже дурно сделалось от его столь гордых слов.
Ты можешь быть спокоен за свою загробную жизнь.
Женщины — жрицы любви для мужчин.
Я буду Богу молиться на том свете о твоей карьере.
После смерти он сидел прилично.
Словарь пропал.
Может, дал кому-то почитать.
Извинился перед побледневшим Мацудой. Японец пожил еще неделю, но говорил меньше, чем прежде, и — Алекс с удивлением заметил — на каком-то вдруг потускневшем, замызганном русском. Отвалились прежние вензеля, никто уже не погружался в думы, не одевался по-джентльменски, не выражался аллегорически. Перестали читать наставления Конфуция и пить пахнущий вином чай.
Только речная Каппа со своей странной диетой нет-нет и плескала плавником в речи Мацуды-сенсея.
В последнюю ночь своего проживания в детской Мацуда напился и выдал такой термоядерный фольклор, что Алекс рухнул с кровати.
Наутро детская выглядела так, будто в ней ночевало цунами.
На разодранной постели сидел Мацуда-сенсей и задумчиво повторял:
— После смерти он сидел прилично…
Соат сделала затяжку.
— А что стало с ним потом?
Они стояли перед выходом из офиса и курили. Алекс не был любителем сигарет и курил без аппетита. Весь аппетит был спрессован во взгляде, когда он смотрел на Соат.
— Потом стал снимать квартиру. Несколько раз соседи вызывали милицию. Наконец, он уехал обратно. Говорят, с какой-то сто восьмой теткой, не знаю.
— Это все из-за потери словаря, да? — спросила Соат, проводя пальцами по стволу тополя.
Прожилки
Теперь уже без труда купив жетон, Алекс погружается в метро. Вздрагивает под ногами эскалатор.
По платформе ходят гневные женщины со швабрами. Оставляют, как садовые улитки, длинный влажно-клейкий след.
Алекс занимается своим привычным делом: разглядывает прожилки в мраморе.
Медленно, из серых и черных подтеков, штрихов проступают люди.
Первым из мрамора выглянул индус и улыбнулся своей недовольной улыбкой. Вери-вери. Индийские таблетки от безумия, подарок старшего брата. Даже компьютеры не понимают его в этой стране… А он-то надеялся, что сегодня придет переводчик и его наконец поймут. Все только делают вид, что знают английский, и люди, и компьютеры… Митра открывает мраморный рот и кладет в него таблетку.