— Откуда ты знаешь, что он ещё жив? — холодно спросил Бай Цзянчунь. — Я осмотрел место с городком Атай, и, судя по пролитой крови, боюсь, он не выжил. Если его разрубили на куски и скормили собакам, даже тридцать «Сотен рек» не отыщут его живым.
Ши Вэньцзюэ даже не разозлился, плеснул себе ещё чая, словно вина, не боясь обжечься.
— Цзянчунь, — медленно проговорил Цзи Ханьфо после долгого молчания, но речь повёл не о Ли Ляньхуа. — Сегодня утром Цзяо Лицяо послала людей атаковать седьмую тюрьму.
Бай Цзянчунь замельтешил ещё быстрее, так что у присутствующих закружилась голова и перед глазами поплыли круги.
— Седьмая тюрьма под скалой Юньдянь… — наконец проговорил он.
Седьмая тюрьма Поднебесной находилась под скалой Юньдянь, на пике Цзунъюнь — высочайшей из девяти вершин Цзунхэна. Самое высокое место пика Цзунъюнь — скала Юньдянь обрывалась в глубочайшую бездну — над этим-то обрывом и располагалась седьмая тюрьма. Без карты такое место человеку, не знающему дорогу, ни за что не найти.
Кто-то из четверых «Фобибайши» выдал карту.
Цзи Ханьфо прикрыл глаза, Бай Цзянчунь явно не находил места от беспокойства, Ши Шуй мрачно сидел, держа в руках плеть Цинцюэ. Как только седьмая тюрьма падёт, не только все в «Сотне рек», все в цзянху узнают, что кто-то из «Фобибайши» выдал карту, а уж намеренно или случайно, судить будет каждый сам. Цзянху и так заполонили романтические истории о четверых «Фобибайши» и Цзяо Лицяо: о роковой страсти и вражде между талантливыми молодыми людьми и красавицей, о том, как из любви родилась ненависть, и даже о том, как человек и демоница полюбили друг друга — подобное передавалось из уст в уста, рассказывалось взахлёб, слушатели были в восторге.
— Цзянчунь, — открыв глаза, спокойным тоном сказал Цзи Ханьфо. — Позови Бицю.
— Глава… — Бай Цзянчунь резко обернулся. — Я не верю, я не могу поверить! И хотя… хотя… Я просто не верю!
— Позови Бицю, — негромко повторил Цзи Ханьфо, и в голосе его не было ни радости, ни гнева.
— Жирный гусь, — мрачно вмешался Ши Шуй. — Двенадцать лет назад ты тоже не верил.
Бай Цзянчунь онемел от возмущения.
— Не верю я, что человек, предавший раз двенадцать лет назад, снова предаст теперь, — зло бросил он.
— Разве не естественно, что предавший однажды, может предать снова? — мрачно вопросил Ши Шуй. — Когда я хотел расправиться с ним, это ведь ты просил его пощадить.
— Ладно, ладно, ладно! Мне плевать на разборки в вашем любовном гнёздышке, захват тюрьмы меня не интересует, только скажите, будете вы заниматься кровавой расправой на горе за городком Атай? Ли Ляньхуа пропал, а вам совсем безразлично? Раз вам всё равно — так и скажите, и я уйду, — мрачно сказал Ши Вэньцзюэ. — Шпион Цзяо Лицяо среди вас рано или поздно покажет свой лисий хвост, а «Сотня рек» пользуется огромной славой, вершит справедливость — и тогда придётся вам покончить с собой, чтобы покаяться перед цзянху за свои ошибки! — Он вскочил и взмахнул рукавом, намереваясь уйти.
— Не спеши! — звучно и отчётливо заговорил Цзи Ханьфо. — Дело хозяина Ли «Сотня рек» никак не может оставить без внимания. В мире найдётся не так много тех, кто хотел убить его, отыскать злодея несложно.
— Несложно? Несложно? — холодно усмехнулся Ши Вэньцзюэ. — Я просидел тут целых три дня, а вы даже волоска с его головы не отыскали, и ещё хватает наглости хвастаться? Три дня прошло, если его скормили собакам, то теперь уже ни косточки не осталось!
— Цзянчунь, — Цзи Ханьфо поднялся и тяжело произнёс, — мы идём в Сад горечи.
Сад горечи — маленький дворик, где жил Юнь Бицю, всего несколько чжанов в окружности, очень тесный дом состоял всего из двух комнат, и обе были завалены книгами. Когда Цзи Ханьфо сказал, что пойдёт лично, Бай Цзянчунь понял, что глава по-настоящему разгневан, и уже никак не спасти положение — он уверен, что виноват Юнь Бицю, и никто не убедит его в обратном. Так что Бай Цзянчунь притих как цикада зимой и вместе со всеми последовал за Цзи Ханьфо.
В Саду горечи всегда было тихо, здесь царил хаос из множества лекарственных трав, все из которых росли на горе Цинъюань и буйно разрослись у дома Юнь Бицю. Дикие травы цвели и увядали со сменой времён года, Юнь Бицю никогда их не подрезал и не позволял прореживать другим, и они росли пока не погибали, утрачивая цвет, словно хозяин жилища.
Они ступили в Сад горечи — среди множества деревьев веяло прохладой, воздух звенел жужжанием насекомых, место было пусть маленькое, но укромное. С жужжанием смутно смешивались звуки кашля, надсадного и беспомощного, как будто больному оставалось жить считанные мгновения.