— Знаешь, как на Руси с ворами поступали, милчеловек? Нет? А с предателями?
Я вскочил и обернулся. Казалось, меч сам возник в моей руке, поглотив одно деление жизненной энергии. Через дверное стекло я видел людей, что сновали туда-сюда по дому Зингера, но уже не слышал того забугорного праздничного мотивчика, который преследовал меня всюду. Мир рябил, да. Мы находились в заторможенной реальности, и я вдруг понял, что не могу ни вынырнуть, ни погрузиться! А на материальные предметы в промежуточном положении воздействовать оказалось невозможным!.. Поэтому дверь и не открылась!
Антиквар перевалил через прилавок легко, играючи. Я попятился в угол, и колонна с матрёшками оказалась единственной преградой между нами.
Но вдруг за стеклом двери возник парень. Его появление удивило даже паучище, которым обернулся хозяин лавки. Потому как он смотрел на нас попеременно и вполне осмысленно. Как бы решая вмешаться или нет.
— Помоги! — просевшим голосом крикнул я.
И парень вошёл. Шагнул прямо сквозь дверь, остановившись на пороге и осматриваясь, точно заглянул по случаю, просто купить какую-нибудь безделушку на память о Санкт-Петербурге и России. Клетчатый шарф спал с его головы, обнажив какие-то зеленоватые кристаллики, что редко лезли из-под кожи вместо волос, и стал медленно разматываться, оголяя пустоту в том месте, где должна бы быть шея, сползая на пол трескучей беспокойной змеёй.
— Как это по-вашему?.. — заговорил он на кривом русском. — Неназванный гост хуже татарина?..
Паучара вдруг заперебирал лапами и развернулся так, чтобы держать на виду нас обоих. Многочисленные жвала и мандибулы его зашевелились и каким-то невероятным образом из стуков и щелчков соорудили:
— Вы ещё за Чернобыль мне ответите!..
— Я отвечаю только перед Собирателем, безродный.
И клетчатая змея молнией метнулась под мягкое брюхо Антиквара.
Глава 33
Паук заколотил по полу, но ни один удар не попал в волны клетчатого тела змеи. Вскинул брюхо, да тоже — поздно. Гадина впилась в волосистую кожу без хитина на всю длину загнутых зубов размером с добрый кинжал, из-за которых пасть её раскрывалась чуть ли не под отрицательным углом. Быстро обвилась вокруг пары лап, сжала их, вытянула с громким хрустом. Антиквар оступился, застрекотал, и вроде повалился уже набок, но вдруг вскинулся и метнулся назад, за прилавок, круша стеллажи с сувенирами и увлекая змеюку за собой. Одним укусом его было не взять, точно. Ясно было потому, что выйти из промежуточного состояния реальности по-прежнему не получалось.
— Вас в школе не учат быт точными? — голова парня висела отдельно от тела, просто в воздухе, без всяких затей в виде шеи или ещё чего-то ненужного. И когда тело осталось в прежнем положении, а она повернулась ко мне, я неосознанно ткнулся спиной в холст на стене. — Как это по-вашему? Исполнат закон. Нет. Договор — вот же это слово! Гадост язык.
Теперь ясно, что за Собиратель… Этот хлыщ и не думал мне помогать! Он от Ганса!
— Сам? Или сделат так, чтобы через бол? — это не акцент, а издевательство какое-то. Казалось, рот его был полон грецких орехов.
— Сейчас тут будут вотчинники, — соврал я, судорожно соображая.
— Нет. Пузыр ещё действует. Твой зов никто не услышит. К тому же сигнатур моей культуры слишком много. Праздник. Туристы. Тебе некуда бежат. Но можно и не через бол. Просто пошли рядом. Сам. Такси, аэропорт. Ещё успеем отпраздноват Новый год как люди.
— Всё-то вы успеть норовите с Гансом… — краем глаза я разглядел раму, внутри которой ревел нарисованный шатун, и мысленно трижды поблагодарил Сороку за то, что она подтолкнула меня наведаться в мастерскую.
— Стой. На месте.
— Не ты один со зверюгой! — довольно ухмыльнулся я, предвкушая его лицо при виде яростного бурого медведя. И коснулся картины, одновременно отдавая приказ гжее. — Только моя-то пострашней будет!
Но ничего не произошло. Картина с разбуженным посреди зимы медведем не была нарисована. Она оказалась чёртовой машинной печатью, мёртвой станочной копией, и талант гжеи на ней не сработал! Посланник Ганса брезгливо скривился, словно его вынуждали лезть руками в дерьмо, зашипел от злости и двинулся на меня открыто, грудью, как если бы меча опасался не больше, чем мотка сладкой ваты. Я налетел спиной на стык двух оставшихся картин, от безысходности повторил приказ и рубанул навстречу.
Мой клинок он поймал без затей — пятернёй. Меч звякнул беззубо, мелькнула хилая искорка, словно бы угодил он в кристалл какой или камень вместо кожи. Но вдруг лицо посланника переменилось. Холодная уверенность стекла, оставив после себя бледность недоумения. Он смотрел мне через плечо.