— Печать?
Он сокрушённо кивнул. Налил себе ещё квасу, хряпнул, словно градусов в нём было никак не меньше двадцати пяти. И я решился.
— Это она, дед, — ещё до того, как я договорил, он смотрел на меня этим своим взглядом насквозь, аж вены остыли. — Это Нонго. Она запечатала тебе память. И, видимо, печать теперь… разрастается. Она жива, дед.
Я не знал, чего ждать, поэтому внутренне приготовился ко всякому. Гнев патриарха мог иметь множество граней, среди которых и такие, каких мне — не выдумать.
— Продолжай, — просевшим голосом процедил он сквозь бороду.
И я выложил все карты. Всё, до чего додумался, до чего докопался в процессе гонки за змеищей. Я ему верил, а значит, должен верить и он мне. Иначе никак. Иначе мы — не род.
Патриарх долго обдумывал мои слова. Кончилась литровая бутыль его кислого квасу, который на поверку оказался чем-то средним между клюквенным вином и старой-доброй брагой, но очень даже приятным на вкус и согревающим. Я сходил за новой, налил — дед сидел всё в той же позе. По морщинистому лицу ходили тени — отголоски внутреннего сражения. Он редко дышал.
— Я не хочу так, Котя. И так не буде. Я верю твоим словам, — он посмотрел на меня мутно, возвращаясь откуда-то. — Чувствую, что так и есть. А ещё я чувствую, Котя, что ничего с этим, — он постучал пальцем по макушке, — поделать не сумею. Но выход есть. Без боя я не сдамся. Утром я собираю всех. Стану говорить. Я принял кое-какое решение, и мне требуе твоя помощь.
Возразить я ничего не успел. Дед встал, тень его надулась, разбухла и обняла пол-кухни, вместе с почти потухшим от страха торшерчиком у лестницы.
— Мне нужна Сабэль.
Утром за столом были все, и дед говорил, говорил, что твоё радио в хрущёвке, как выговориться решил в последний раз. Катя только успевала подливать чай и заваривать новый, а Иго слушала так жадно, будто без нас дед не разговаривал с ней вовсе. И иногда щурилась, словно бы за что-то обижалась на него. Гера был молчалив больше обычного, повесив гордый нос, хоть и видно было, что он старался ничего не упустить. И всё глядел куда-то себе под ноги…
Теперь мы являлись полноправным родом, хоть я не до конца понимал, что с этим делать. Этакой разномастной семьёй, объёдиненной чем-то, что пока не проявляло себя в полной мере, что дремало, но уже беспокойно, как по весне Потапыч. Духом. И мы могли не прятаться. Ни все трое в целом, ни я, как прирождённый, в отдельности. Хитросплетения всяких договоров-Скрижалей и прочих уставов нахлобучили бы почище паров краски из соседнего с моим кузовного цеха, если бы не терпение деда. Он говорил неспешно. То ли потому, что вспоминать ничего особо не требовалось, ведь это сама суть, цимес Игры Извечной, то ли наоборот, потому что приходилось прикладывать все возможные усилия.
Дед хотел обозначить фарватер. Цель. Смысл новой жизни для потерянных Геры и Кати, ведь старая у обоих была разрушена до основания. И обозначил, хоть и начал малость издалека.
Мы, говорил он, теперь снова часть Вотчины. Малая, незаметная, но полноправная. Всё былое — мхом поросло. Мы — шестерёнка в механизме Игры Извечной, который не останавливает движения ни на миг. И если не станет Вотчины, не станет и нас. Всех нас, не только ловчих, но и обычных людей: русских, белорусов, мордвы, украинцев, татар, молдаван, якутов, чечен. Множество народов разом утратят связь с корнями и их поглотят другие культуры. А значит, то будут уже другие люди.
Наша задача не позволить этому произойти. Нам по силам восстановить влияние рода. Для начала — на население Малинова Ключа. Ведь именно в этом, говорил дед, заключается вся суть существования родов, и наш — не исключение. Пусть и в масштабах малой деревеньки с железнодорожной станцией, но удержать людей в лоне родной культуры — наша обязанность и цель.
Я долго не мог понять, какое такое поражение подразумевал Ганс там, в баре Митрича. С чего вдруг Вотчина обязала себя убивать собственных же прирождённых, по сути медленно затягивать петлю на своей же шее. И когда выяснилось, что реальные войны есть прямое проявление войн ловчих, что это одно и то же побоище, но в разных сферах реальности, диссонанс только усугубился. На ум шла одна-единственная полномасштабная схватка, где фигурировали бы русский и западный мир в лице Европы. Но ведь в той войне мы ой как не проиграли! Роспись на стенах вражеского парламента — всем бы такое поражение!..
Ловчие использовали простых людей как батарейки, как боезапас в своих противостояниях. И, как ни мутило бы от этой мысли, в качестве пехоты, живого, кричащего “ура”, верящего в возвращение домой мяса. Разумный до определённой границы боевой скот. Я не мог знать этого наверняка, но, судя по тому, что рассказывал дед про те же войны Османской и Российской империй, дело именно так и обстояло. В истории едва нашлась бы и парочка более-менее крупных войн, которые целиком и полностью случились по инициативе и исходя из интересов спящих.