Чем всё закончилось, известно. Род Велес пал, а с Ганса вскоре сняли все охранные сущности, лишили судейских и надзирательных полномочий, да и отправили обратно в Мюнхен. Только вот Ганс, похоже, был лишь рад этому. Он никогда не радел за дело Игры настолько, чтоб пренебрегать родной культурой. И годы, проведённые в шкуре “беспристрастного” арбитра, теперь давали его роду немалые преимущества.
Ганс был неизменен в трёх вещах: всегда симпатизировал Лиге Либертум и закостенелой, холодной, и оттого ещё более опасной ненавистью ненавидел Вотчину.
Третьей страстью Ганса Рихтера было коллекционирование. Что бы мог собирать такой человек? Правильно, сущности. И, естественно, не обычные, а редкие, легендарные и, с прицелом на Духа Велес, ещё и божественные. Он болел этим, бредил. Легко пренебрегал собственным телом, которое порой разрушалось от воздействия некоторых духов. И не гнушался ничем ради власти над сущностью, которой у него ещё не было в коллекции. Подкупами, убийствами, интригами. Войнами. Один только Ганс заварил две-три локальных войны в Африке, где под напором всё той же Лиги уступала свои исконные позиции культура чернокожих народов Иссушенная Мать.
Вот для чего ему понадобился я. Он говорил от имени всей Лиги, но, скорее всего, просто прикрывался им. Дух Велес даже сейчас, в состоянии глубокой дрёмы, был способен выслеживать сущности и порой выдёргивать меня прямо из сферы спящих, учуяв кого-то рядом. Как с той не то вороной, не то сорокой, что пролетала над Ленинградским вокзалом в Москве, когда мы только возвращались в Малинов Ключ. И его способности наверняка развивались, об этом упоминал в том числе и Ганс.
Но… я же был членом рода. А дед вообще патриархом, когда Ганс покусился на Духа в первый раз! Выходит что, Духа возможно было… отторгнуть? Изловить, использовать, как рядовую сущность? Или он надеялся, что я или дед стали бы служить ему, как охотничьи псы?
Ганс никогда не делал ничего просто так. Если протягивал он руку, то точно не для проформы. Пожавший её заключал договор в полной мере, и для этого не требовалось никаких бумаг, нотариусов, клятв и прочего. У него для этих целей имелись определённые сущности, которые скрепляли договор чуть ли силой Скрижалей — привет наследию арбитров! И выходило, что я самый что ни есть клятвопреступник, раз уж обманул немца, вылетев вместо Мюнхена в Паттайю. А лихо не бралось меня душить только потому, что принадлежало мне. Наверное.
А ещё выходило, что мне лучше не встречаться с Гансом ни при каких обстоятельствах. Что-то подсказывало, что я пойду за ним, как грызуны за дудкой Крысолова.
От этой мысли по затылку пробежал холодок.
— Кость.
— М?
Один из спортсменов оторвался от смартфона, мазнул по нам мутным взглядом и снова уставился в экран. Наверное, тоже Костя.
— Ты на них… смотрел?
— Да.
— Ещё раз посмотри.
Я напрягся. Неужто проглядел?! Да ну нет же! Это ж слепым надо быть — с такого-то расстояния не разглядеть ловчих! Но я и впрямь не разглядел. Только не это.
— Видишь? — Гера постучал себя под горлом. — Вот тут. Где эта… щитовая железа, понял?
— Щитовидная, — поправил я, а сам уставился на неявное бледно-зеленоватые свечение, как будто эти ребята носили на верёвочках какие-то обереги из фосфора. Но верёвочек никаких не было. И свечение это происходило от их кожи. Тогда я замедлил реальность ещё сильней, почти до самого провала в сферу сущностей, и встал. Они всё так же пялились в экраны, только теперь перед ними с тем же успехом могла быть оторванная от кирзача подошва. Я подошёл к болванам и потянул на одном джемпер с глубоким треугольным вырезом, какие очень уважали разного рода строители своего тела.
Это была печать. Почти как те, что девчонки лепили нам в детстве — с феями всякими да кривыми рожицами. Только эта была больше и изображала… глаз. Точно: суженный, словно от яркого света, зрачок сверлил меня с идеальной, неправдоподобно правильной сферы глазного яблока, от которого в стороны шли не то лучи, не то… шнуры какие-то.
Я сел обратно и посмотрел на Геру. Тот ждал моей реакции, пояснения. Но я и сам ничего не понимал.
— Пойдём, покурим, — предложил я, вернувшись в сферу спящих.
— Я же не…
— Тогда пойдём подышим, — настоял я. Курить хотелось смертельно, а оставлять с опечатанными мордоворотами Геру было очень глупо.
В тамбуре я закурил под наклейкой, как раз это недвусмысленно запрещавшей. Затянулся, задержал дым, всматриваясь в глаза кудрявому, что уже отмахивался, хоть я ещё даже не выдохнул ни разу. Надо бы проконтролировать его посадку обратно до Малинова Ключа, после того, как Улле нырнёт в центр мировой воронки. Прям усадить его в вагон, чтоб ни шагу влево, ни шагу вправо. И деду просигнализировать. Мало ли.