Настоящий враг одинокого путника на длинной и пустынной дороге — это плохие воспоминания. Черные страницы жизни, словно потревоженные холодным ветром с моря, начинали перелистываться в еще не закрытой книге прошлого. Очередной ее том был слишком свеж, чтобы захлопнуться и отправиться к остальным на ту полку, где помещалось бесценное собрание наживного опыта.
Когда-то, казалось так давно, родина молодого рыцаря, стонала и взывала к детям своим о помощи. Была война, жестокая и беспощадная, и молодой благородный воин не задумываясь одел отцовские вороненые доспехи, взял в руки меч и, запахнувшись в плащ с фамильным гербом на плече, покинул дом, где оставался с некоторых пор совсем один. А ведь расколотая чаша так недавно была полна, в залах поместья шумели голоса братьев, сестер, устраивались приемы…
Они схлестнулись с отрядом заранийцев на берегу Бегуна. Была жестокая битва. Ройгар дрался как лев… Звон стали еще отдавался в ушах, когда он, шатаясь от голода, брел по тракту где-то там, где встречались большие дороги ведущие из империи и Сильвании. Шаарон оставался в осаде и пробиться к обреченному городу ему не светило. Поэтому он брел назад, туда, где еще собиралось с силами феларское ополчение, чтобы вместе с ними снова броситься в бой. Он мечтал прогнать тех воронов, что терзали тело его родины, мечом и молитвой пробиваясь сквозь вражеские полчища.
Как все замечательно начиналось! Над головой реяли стяги, ревели рога. Они неслись лавиной на врага, но враг был тоже силен и велик числом…
Ройгар тяжело вздохнул и поторопил своего коня.
По пустующему тракту брела одинокая тень в вороненых латах, грязном плаще, со спутавшимися длинными волосами. Холодный ветер пробирал до костей.
В разоренной, сожженной дотла деревне, где рыцарь собирался переночевать, к своему счастью отыскав один чудом уцелевший дом, он вдруг услышал детский плач. Маленькая девочка не могла выбраться из-под крыши рухнувшей халупы. Рыцарь бросился на зов и даже сам не понял откуда у него взялись силы отбросить привалившую ребенка толстую балку.
Она вырывалась как могла, отталкивала его руку в латной перчатке и плакала, плакала… Те лохмотья, что были одеты на ней, с трудом можно было назвать одеждой. Она дрожала всем телом, как осенний лист на пронизывающем ветру. Воин скинул рукавицу и протянул к ней свою теплую руку.
Она не оттолкнула, а только всхлипывала, сжавшись в комочек на холодной земле и испуганно глядя на него. Девочка была легкой как пушинка, когда он поднял и прижал ребенка к своей груди.
Когда он шел по опустевшей деревне, в его сознании творилось что-то непонятное. Стыд рвал душу на части. Когда они проезжали через деревню до этого, в глазах приветствовавших их жителей было столько надежды и радости.
Рыцари не смогли защитить, но черт возьми того, кто упрекнул бы их в трусости! Они не отступили даже тогда, когда все было потеряно. Пусть ад разверзал свою пасть перед ними, но ни шагу назад, ведь за спиной оставались вот эти люди, которые безгранично верили им!
Вспорхнули вороны, испуганные его приближением, оставив тела убитых крестьян, которым выклевывали глаза. Раздался тоскливый волчий вой где-то вдалеке. Рыцарь замер в сиянии догорающих развалин. Левая рука прижала голову ребенка к плечу, чтобы девочка не видела того, что творилось вокруг, а правая выхватила меч. Воин готов был даже зубами перегрызть глотку любому, кто, попытается причинить ей вред. Пока он дышит, этот ребенок останется жив… И тем больше горечи стало в душе, потому что столь пышная фраза имела в тот момент прямое значение. Рыцарю не было дела до себя и своих ран. Это маленькое, беспомощное создание стоило ста жизней таких как он, потому что не могло защитить себя посреди бойни, развязанной по воле ему подобных.
Проклятье! Он даже не годился ей в отцы, скорее в старшие братья!
В уцелевшем доме он уложил ее на кровать, укутав в одеяло. Завесил окна, чтобы мародеры не заприметили огонь от камина, который рыцарь не без труда разжег и все подбрасывал дров, натаскав из поленницы. Девочка дрожала всем телом, не смотря на то, что в помещении становилось нестерпимо жарко. Набрав в колодце немного воды он без устали грел ее на огне и давал пить ребенку.
Все поиски были бесполезны — в разоренной деревне не осталось и крошки хлеба. Девочка очень хотела есть и смотрела на своего спасителя мутными, голодными глазками. Наконец, она согрелась и уснула. А рыцарь всю ночь не сомкнул глаз, слушая волчий вой, что доносился снаружи. Он потерял счет времени, сидя на стуле перед дверью и сжимая покоящийся на коленях меч. Рыцарь не знал день или ночь на дворе. Часы для него растягивались в бесконечность.
Ройгар очень надеялся, что ей станет лучше. Она так крепко спала. Но вскоре жар подступил, безжалостно терзая молодое слабое тельце. Он не отходил от нее, слушая стоны и бессвязный бред, прикладывал тряпку смоченную в холодной воде к ее горячему лбу.
Собственное бессилие повергало его в отчаяние. Он столько раз забирал чужую жизнь, но не мог спасти и одной, оказавшейся целиком в его руках. Рыцарь стоял на коленях и молил Создателя не забирать ее. Ройгар часами исступленно читал молитвы. А потом подавал ей пить едва теплую воду из ковша. В камине догорали последние поленья и разломанная мебель — больше жечь было нечего. Сидя рядом с кроватью, воин гладил девочку по волосам и тихо просил: «Не уходи. Тебе еще рано, не уходи… не уходи…»
Усталость, раны, бессонные ночи вконец измотали и сломили его. Он уснул. Тяжело и крепко. Когда очнулся — огонь в камине погас. До его слуха донеслись стоны и шепот, легкий, как дыхание свечи: «Пить… пить…»
Ройгар все подгонял и подгонял своего коня. Ему никогда не забыть эту последнюю мольбу, обращенную к нему.
Рыцарь вскочил, схватил ковш, зачерпнул воды из ведра и протянул к дрожащей ручонке, которая тянулась из-под одеяла, пытаясь, видимо, разбудить его, но треклятый стул, на котором он заснул, стоял слишком далеко. Девочка испустила какой-то тяжелый, глухой хрип и маленькие пальчики безжизненно повисли…
Тогда ему был безразличен ветер, что холодными потоками пронизывал все тело. Безразличны скалившиеся волки, что, поджав хвосты, бродили неподалеку от его одинокой фигуры, сгорбившейся над свежей могилкой с деревянным крестом, наспех сделанным из обломков того самого стула, что он разломал сгоряча ударом руки.
С тяжелым сердцем возвращался рыцарь в Шаргард, по дороге раздобыв себе коня и остатки провизии из разграбленного обоза. Война оказалось не только стягами, походным маршем, бодрыми голосами труб и прочим, что после описывали придворные хронисты в своих никому не нужных трудах, потому что все довольно нахлебались, чтобы ворошить прошлое.
Занимался на редкость солнечный для зимы день. Рыцарь оказался в предместьях северной столицы. Вокруг было пусто. Нигде не было видно мужчин, только женщины редкими силуэтами переходили дорогу от дома к дому. Они подозрительно косились на одинокого воина, который нес своему повелителю дурные вести. Рыцарь спешился, давая отдых коню, который и так еле держался на ногах от долгой дороги. И вдруг, с противоположного конца улицы, раздался детский плач. Звук приближался к близоруко щурившемуся воину, который в детстве слишком сильно увлекался книгами.
Мальчишка остановился возле него, не веря своим глазам. Перед ним стоял мужчина, рыцарь в черных доспехах. В нерешительности парнишка подался вперед, обхватил ногу растерявшегося воина и закричал что-то.
— Что случилось? Кто тебя обидел? — опустился на одно колено рыцарь.
Мальчик плакал и поддерживал рукой свои штанишки, надорванные сзади.
Воин замер. В глазах ребенка читалась обида… а может быть ему просто показалось.
Это же служка из церкви, чей крест высился неподалеку!
Рыцарь встал и твердым шагом направился к распахнутым дверям. Его взгляд метал громы и молнии. Вот значит как! Пока он воюет на границе, тщетно пытаясь спасать чужие жизни от свистящей там и тут косы смерти, здесь, где не слышен звон мечей и огонь не обращает дома в пепелища, прикрывшись саном, развратники, пользуясь тем, что отцы детей воюют, греховодничают, удовлетворяя свою низменную похоть! Воину уже приходилось слышать о таких вещах и не раз, но он не верил. Он был далек от всего этого, но сомнения нет-нет да посещали иногда его душу.