Лангвальдский чай вместе с пустой флягой остались на ступенях. Феникс продолжил подниматься наверх. Жребий был брошен еще тогда, когда он сцепился с dra, и теперь оставалось только ждать.
Внезапно над башней и окрестностями разнеслись громкие, но мелодичные звуки. Все прочие стихли на мгновение, что оказалось краткой паузой перед взрывом яркой и красивой игры незримого музыканта на самой верхушке. Скрипка взяла партию после прелюдии клавесина, взвинчивая окружающий воздух смычком в умелых пальцах. Фениксу доводилось слышать этот, покамест, редкий инструмент несколько раз. Звучал он и тогда, когда он явился на балл, и именно под его звуки к ногам полукровки был брошен кошелек, а в лицо — презрение той, которую он любил. Неожиданное воспоминание обожгло пламенем сердце. «Ловец удачи» даже остановился, переводя дух. Но эта игра совсем отличалась оттого, что он слышал на балу, хоть и представлен был тот исполнитель как редкостный мастер, но, по сравнению с тем, что сейчас звучало где-то наверху, его игра даже не искушенному в тонкостях музыки показалась бы жалким пиликаньем.
То шепотом, едва касаясь уха, то оглушая яростным громом, она ниспадала вниз со скалы в море и вновь взмывала вверх, растворяясь в ночном небе. То медленно, то так быстро, что дух захватывало, словно налетая штормовым ветром, и невозможно становилось понять, чудится этот ветер или он и в самом деле существует.
Карнаж тряхнул головой и малодушно ступил назад. Замер. Собрался с силами и быстро начал подниматься. Под обитыми железом сапогами мелькали крутые ступени в скале. Все быстрее и быстрее, пока наконец полукровка не вышел на площадку, будто выбравшись из льющегося по ступеням водопада звука.
Раньше башню венчал купол, опиравшийся на колонны. Теперь только некоторые из этих колонн уцелели, лишенные того, что они должны были поддерживать. Посередине, на гладком камне площадки, имелось круглое углубление, вокруг помещались несколько мраморных скамей, а само оно оказалось заполненным осколками того самого купола, что когда-то венчал башню. Надо всем этим парила фигура. Призрак кружился в диком вихре, останавливаясь лишь на мгновение, словно следуя бешеному ритму собственной игры. Его прозрачный плащ, следуя мелодии, рвался то в одну сторону, то в другую, то скручивался вокруг своего владельца. Музыкант вскинул голову, махнув длинными вьющимися волосами. На Карнажа устремило взгляд бледное призрачное лицо с чернеющей пустотой на месте глаз, где тень скрыла их навеки. Это был длинный худой человек, прижавший подбородком на плече скрипку, а длинными изящными пальцами быстро и грациозно управлявший смычком.
— Лан!? — вырвалось у Феникса.
Призрачный музыкант его не слышал. Он играл, играл упоенно, даже исступленно, будто был создан только для этого. Играл ради самой музыки, а не слушателей, которых и было то всего двое: Карнаж и горбун. Уродец неприметной тенью сидел у одной из колонн, не сводя восхищенных глаз с исполнителя…
Феникс шел по мосту, удаляясь от башни. Большие пальцы по обыкновению были заложены за пояс под бандажом, а сам он немного горбился.
Стоило некроманту уехать и боль снова напомнила о себе, но хотя бы не так резко, как до этого.
— Так вот о каких проклятиях ты говорил, Кассар, — пробормотал себе под нос Карнаж, — Браво мэтр, я поражен…
Полукровка достиг противоположного края и в задумчивости остановился перед металлической чашей на треноге, где горел огонь, освещая гору черепов. Карнажу вспомнились слова некроманта и, протянув руку к одному из черепов, он взял его. Все равно «ловец удачи» не понимал, зачем выставлять такие символы напоказ? Это было способно напугать разве что пьяного в стельку крестьянина, который заплутал. В крайнем случае, предостеречь любопытного странника о том, что тот забрел не туда. Но уж навряд ли это вызовет в ком-то философские мысли о неизбежном конце и равенстве всех и каждого пред ликом смерти.
Феникс находил, что вот такие вещи, скорее всего, и приводили к облавам перепуганного люда на начинающих чародеев подобного рода, которые передирали символы, пытаясь приблизиться к уважаемым мастерам хоть на шаг.
Результат был на лицо — сама эпоха, где усугубленное войнами сознание простого хлебороба или винодела не хотело соседствовать с тем, что успело укорениться как символ зла. Того самого зла, для них, для простых смертных. Им чужды были идеи, но дороги свои поля и виноградники, взращенные потом и кровью и сметенные в мгновение ока «из-за» или непосредственно магией. Не ново было то, что доставалось от сотрясений на верхушках власти, переворотов и вражде меж орденов магов больше и горше всех простому люду. На нем отыгрывались чума и мор, сломавшие зубы о стены замков, за которыми спрятались те, против кого они изначально направлялись некромантами.
Невдомек было многим вельможам даже теперь, что, давным-давно, именно из-за их непонимания появились эти самые заклинатели мертвых, как в недавнюю войну и орден «Черных псов». И, в результате, Карнаж читал в тех немногочисленных хрониках, что действительно были изложением, а не пустым подобием эпоса, скорбные строки о том, как Фелар утратил в лице черных рыцарей преданных и честных вояк.
Много раньше так же произошло с орденом «Визардеи». Маги едва подступили к проникновению в глубины смерти и жизни, больше, конечно, изучая первую. Правители требовали поскорее остановить чуму, что пришла с островов, лишь только началась торговля по морю — и вот обвинения и массовый ужас в душах людей, донесенный горсткой фанатиков, которым мало было объяснения что, дабы изучить смерть, нужно ее наглядное творение — то бишь труп, и не один, при былом размахе экспериментов.
Призывы, погромы… костры, где сгорело немало наивных, что хотели не так давно спасти всех, кто с усердием подбрасывал им в пламя вязанки хвороста. Как все страшно перемешалось и, казалось, не было иного выхода в тот момент, как разрубить, а не распутать клубок. Дорого же стоил тот символический взмах королевского меча в тронном зале…
«Визардея» переродилась. То, против чего сражались маги ордена, стало их оружием. Раньше они избегали столь пагубного сращивания и перерождения, связанного с длительным контактом и использованием стихии Смерти. Теперь же могущество нужно было им для спасения себя. Гораздо большее, нежели то, что требовалось простому исследователю. В результате мор и чума превратились для магов из противников в союзников. Некоторые культивировали проклятье «черного сердца», чтобы, избавляясь от плоти, приковывать свой дух навеки к костям, обретая таким образом невероятную власть над источниками энергии Бездны.
Одна из волшебниц открыла способ массового повеления мертвыми, но для этого требовалось стать проводником, который мог открыть запретные потоки Бездны и обратить их вспять. Она умертвила себя на спроектированном ей же алтаре и возродилась вновь, способная пользоваться своим открытием, но более не принадлежавшая к миру живых. И, постепенно, возник целый культ таких, кто не хотел класть голову на плаху по приговору судей, что ничего толком не смыслили в первоначально, поистине великом, замысле.
Сам же замысел не успел воплотиться до конца, остановившись по взмаху злосчастного меча на весьма неудачной точке: исполнявшие его познали целиком то, чему противостояли не одно десятилетие, но не успели понять, как побеждать все эти мор, чуму, «неупокоение мертвых» и тому подобное.
— Интересуют останки? — вырвал Феникса из раздумий голос Ройгара.
Рыцарь подошел к полукровке, сжимая в руке книгу, где пальцем заложил страницу. Сдвинув очки на кончик носа он раскрыл ее и что-то прошептал себе под нос, поглядывая на кучу черепов.
— Переверните и посмотрите, есть ли на том, что вы держите, какие-нибудь знаки? — попросил Ройгар.
Карнаж покрутил в руке череп и удивился, когда, за челюсть, в свете огня из металлической чаши и правда разглядел какой-то знак. Протерев для верности глаза, «ловец удачи» поднес череп ближе к огню — это действительно оказалась метка, выжженная в кости. Феникс передал череп рыцарю, указав на находку.