Зубило соскальзывало, половина ударов деревянным молотком проходили впустую. Мокрое от дождя лицо закрывали налипшие волосы. Сжав зубы, он продолжал свою работу, выбивая эту несчастную, маленькую, вертикальную черту, что отделила их с мамой от родного края, оставшись там, где оканчивались границы и шумело течение Лары.
Учитель незаметно подошел и стоял позади, наблюдая за трудами своего тринадцатилетнего ученика. Старик не обращал внимания на ливень, а лишь сурово смотрел на Карнажа из-под густых седых бровей, терпеливо дожидаясь пока тот закончит.
Последний удар отдался фонтаном каменных крошек. Киянка и зубило валялись рядом с вытянувшимся на холодной земле мальчишкой. Пальцы врылись в мокрую землю у основания надгробья. Занесенная для удара бамбуковая палка учителя остановилась. Карнаж, сотрясаясь от рыданий, хрипло произносил самую страшную в своей жизни клятву…
Феникс поднялся и зашагал прочь. Воспоминания быстро оставили его и унеслись куда-то вверх и вдаль.
На мгновение он остановился.
К могильному камню повернулось незнакомое, чужое лицо: в глазах скорбь, глубокая и чистая, из самых потаенных дебрей сердца…
Карнаж подходил к воротам кладбища, когда с удивлением заметил, что в этот, довольно поздний час, оказался не одинок в намерении посетить тех, кого забрала под свой плащ смерть.
— Зойт?! — изумился «ловец удачи», подойдя к фигуре, скрывавшейся во мраке, возле полуразвалившейся усыпальницы.
Ларониец потягивал вино, уперев одну ногу в могильный камень, возле которого земля была еще слишком свежей.
— Не ожидал увидеть вас здесь, Карнаж, — сказал колдун, не поворачиваясь.
— Взаимно, — полукровка подошел еще ближе и увидел, что на гладком камне выбито всего одно слово: «Каратель»
— Немного, правда? — спросил Даэран.
— Мне приходилось видеть и меньше, — сложил руки на груди Феникс.
Холодный ветер, гулявший по кладбищу, наконец, добрался до них, словно намекая на то, что им пора удалиться.
— Знаете, — голос ларонийца дрогнул, — Я много получил от этого убийства. Мне отвалили солидный куш… Я готов был щедро вознаградить и тех, кто копал, и каменотесов, и священника из феларской миссии. Но ни за какие деньги я не смог узнать имени этого несчастного. Интересно, в ордене хоть заметят, что он пропал? Проклятье, Карнаж, он же был никому не нужен в целом мире, среди сотен и тысяч людей, таких же, как и он сам! Он защищал их от магов, от зла, как он считал… Благородные цели… Порывы… Что они, в сущности, дали, кроме слепой ненависти, если даже хоронить его пришлось тому, кто убил?
Остатки вина из фужера пролились на землю могилы.
— Я всем заказал выпивки, — продолжал Зойт, — А сам пошел сюда. Наверное, одиноко и тоскливо лежать здесь, под холодной луной? Он достойно бился и жил как умел. Я убийца, я знаю. Но… я не хочу и боюсь, что вот также, когда-нибудь, лягу в сырую землю, и мои похороны устроит лишь тот, кто оказался сильнее меня в бою.
— Неужели!? — засомневался Карнаж, поражаясь такому поведению от ларонийца.
— Я — хранитель, вернее, бывший, — с грустью произнес белый эльф, — Иначе как, по-вашему, я попал в арганзандское книгохранилище? Это же пограничная территория, и туда берут только тех, у кого… никого не осталось с той страшной войны. Наш император знает, что, такие как я, будут драться до последнего, если проклятые истанийцы опять нападут.
— Потому что вам большего в этой жизни не осталось, ведь ларонийцы однолюбы. Я знаю, Зойт, простите если…
— Ничего. Забудьте. Как ваш визит к мастеру Хроносу?
— Благодаря вам все отлично. Старик ожидает вас с нетерпением… — Феникс осекся, заметив слабый огонек, мелькнувший в глазах колдуна.
— Я не пойду к нему. Мне не о чем спрашивать. Я и сам знаю, что можно вернуть, а что не стоит.
Последняя капля вина упала на могилу карателя. Фужер разлетелся вдребезги о надгробный камень. Так ларонийцы провожали в последний путь своих собратьев и тех своих врагов, по которым некому больше плакать и сожалеть, кого не будет ждать бессонными ночами любящие домочадцы, в надежде глядя из окон на пустынную дорогу, с горящим очагом и котелком доброй похлебки на столе.