***
Под низким потолком пристройки клубился пар. Выползать через распахнутые двери на веранду он не желал и упрямо скапливался в углах, оседая каплями на бамбуковой плетёной стене. На керосинке, облитой застарелыми потёками жира, кипела кастрюля, громыхая крышкой. Вскоре её сменил чайник — жестяной, с теми же потеками.
— Маура, вы же земляки с господином Гримани. Из Долин, верно?
Маура Виари на миг замерла, устремив на Эли взгляд тёмных глаз. Чарующих на фоне гладкой бронзовой кожи, вдруг подумалось Кротоку.
— Возможно, — она пожала плечом и продолжила свой полет по тесной, заставленной мебелью кухне. В исполнении этой девушки приготовление чая превращалось в сложный танец: с пируэтами у керосинки, поворотами с пожелтевшими от времени чашками и почти акробатическими прыжками через расставленные по полу горшки с цветами. Маура всегда слишком суетилась.
Чайник наконец закипел, выдувая носиком ровные клубы пара. Заслышав его бульканье, она торопливо обернулась и задела раскалённый железный бок пальцами. Без лишних слов Эли ухватил её за руку, подвел к раковине и сунул обожженные пальцы в черпак с водой.
— А самого Альвиса ты не спрашивала? — он повысил тон, перекрикивая постукивание крышки чайника, все ещё кипевшего на огне. Сменил воду в черпаке на ледяную, из ведра. — Откуда он? Чем занимался раньше?
— Как-то было дело. Сказала, мол, что раз земляки, то могли бы наведаться друг к другу в гости, там, на родине. Поболтать. Только он так на меня глянул... — Маура закатила глаза. — Должно быть, подумал, что я тайно по нему вздыхаю. Хотя это совершенно не так!
— Может, кто-нибудь что-нибудь слышал?
— Говорят, — Маура подалась ближе с загадочным видом, и Эли ослабел, почувствовав её лёгкое дыхание на своем лице, — говорят, он из разорившейся семьи с юго-запада. Откуда-то из Фараи. Говорят, его отец был преступником, и их имущество арестовали. Он кого-то убил. — Она округлила глаза. — Магией.
Эли закивал, продолжая цепляться за её смуглую руку. Очнулся лишь, когда край черпака заскрежетал по дну опустевшего ведра. Он торопливо разжал пальцы, выпустив крепкое запястье.
— Всю воду вылил... — пробормотал он. — Прости, пожалуйста, я принесу ещё.
Подхватив ведро, он выскочил за порог, едва не прочертив носом по ступеням веранды.
— Не нужно, я сама!.. — донеслось вслед, но Эли уже спускался по тропке, нитью резавшей склон. Стыд жег его уши так, что их не остудил даже налетевший предгрозовой ветер. Небо над Келе превратилось в седое месиво, перья низких облаков обгоняли медленные тучи и цеплялись за горную цепь вдали. Собирался дождь — должно быть, тысячный за промозглый май. Эли оскользнулся, взмахнул руками в попытке удержать равновесие. Ведро лязгнуло, ударило его в ребро, и он сдавленно выругался сквозь зубы. Должно быть, Маура уже вовсю над ним смеялась.
Вскоре Эли топал по мосткам улиц в полной уверенности, что в гости его больше не пригласят. С Маурой они сдружились в храме: вместе учились, вместе подрабатывали в канцелярии. Было глупо напрашиваться в гости — к незамужней девушке, оставаться наедине, переступая все приличия — и надеяться на нечто большее. Ещё и завел разговор о заместителе энси...
«Болван!»
Эли шлепнул себя ладонью по лбу. Хмуро огляделся — не видел ли кто? Но улица пустовала; молчали дощатые клетушки домов, по периметру обрамленные террасами. Со скатов крыш скалились резные львы и змеи, на тесном балконе хлопало забытое одеяло. В заставленном телегами пролете мелькнул полузакрашенный старый флаг Бахати. За годы со времен независимости лазурная краска успела облупиться, и сквозь неё ржавыми пятнами проглядывало дерево. Впереди, под мостом текла речка, глянцевая в сумерках. Откуда-то лилось дремотное женское пение и плач ребенка.
За последние месяцы Келе обезлюдел. Пара визитов военных из Кумкура, и городишко лишился всех взрослых — и не очень — мужчин, способных держать оружие. Теперь под гирляндами фонариков прогуливались лишь послушники храма на горе. Иногда Эли казалось, что только Видящие и остались в Келе. Только Видящие, вымоченные ливнями серые стены домов, да вой собак вдали.
Совсем не похоже на Брюхвальд, думал он, пересекая рыночную площадь. В её центре он приостановился, поскреб подошву о настил для прилавка, счищая налипшую гнилую кожуру. Далеко на западе, его родной город щетинился каменными башнями. Ночью золотился огнями и гудел от голосов и смеха. На площадях гремели представления, и жители всех возрастов собирались у подмостков.