– Хайнц, вы знаете, сколько в Аахене стоят хорошие шлюхи? – спросил я, поскольку знал, что он имеет в виду. – Цена на их услуги обратно пропорциональна состоянию моих финансов, – добавил я.
Некоторое время он обдумывал только что услышанные слова, затем посмотрел на меня, кусая губу.
– Не надо сразу идти к хорошим. – Он пожал плечами. – А-а-а, я думаю, это значит, что у вас вообще нет денег?
– Гений, – воскликнул я с наигранным восторгом. – Чистый гений! Как вы до этого додумались?
– Слишком много вы тратите, – заявил он, целясь в меня указательным пальцем. – Со всем уважением, мастер Маддердин, но деньги что-то у вас не залёживаются... Вы должны доверить мне опеку над общими финансами.
– Общими? Ха, не премину последовать этому превосходному совету, – сказал я кисло, потому Риттер начал уже действовать мне на нервы.
Эти финансы были такими общими, что я их только добывал, а он только тратил. И подобное положение вещей я терпел, в принципе, только по одной причине. Я знал, что если бы Хайнц имел деньги, то не прятал бы их по карманам, а пригласил бы вашего покорного слугу на основательную попойку в сочетании с другими развлечениями. Такова уж была его щедрая натура, хотя жаль, что к ней не прилагалось богатство.
Драматург снова разлил вино по кружкам. Ну, не буду скрывать, мы пили в быстром темпе. Я всё больше и больше злился, что вино на меня вообще не действует.
– Могу спеть вам песню о принцессе Индре, которая давала всем окрестным пастухам… Хотите?
– Чего давала? – Спросил я без интереса.
– Что было хорошего, – засмеялся Риттер, поперхнулся вином и долго кашлял. Я не похлопал его по спине. – Плохо пошло, – прохрипел он наконец и вытер блестевшие от слюны губы. – Ну и? – спросил он через минуту весёлым уже голосом, хотя и по-прежнему немного хрипло. – Про Индру? Вы быстро выучите припев…
– Гвозди и тернии! Откуда я беру столько терпения?! – Рявкнул я.
– Как там было? – Риттер, казалось, не обращал на меня внимания.
– Телом была как снег бела, вся дрожала, когда её палкой угощали, – затянул он сдавленным голосом
– Если это провансальская песенка, то я польский воевода, – сказал я.
– Ну, эта как раз моя, – проворчал он и начал выбивать пальцами ритм на столешнице, одновременно бормоча что-то себе под нос.
– Как раз, – фыркнул я. – Занимайтесь лучше драмами. – Я махнул рукой. – И так не сравнитесь с Педро…
– Педро Златоуст? – спросил он, поднимая взгляд. – Знаете его?
– Знаю, – ответил я, поскольку знаменитый бард некогда имел передо мной долг благодарности, который ему удалось погасить с лихвой.
– Он сейчас здесь, – сказал Риттер, а прозвучало это как «онщаззесь». Наверное, он был более пьян, чем я думал. – Карьеру делает... – возмутился он. – Рифмоплёт... – добавил он насмешливо.
– Это в вас говорит зависть…
– Куда-а там. – Он замахал рукой так быстро, что я едва успел убрать кружку, которую в ином случае он неизбежно смахнул бы рукавом. – Вы знаете, что он потерял глаз?
– Ничего себе! – удивился я. – Бандиты? Дуэль?
– Куда-а там, – повторил он. – Конкуренция, не бандиты.
– Конкуренция?
– Рита. Златовласка. Это вам о чём-то говорит?
Говорило, и много. Но я пока не собирался сообщать об этом Риттеру.
– И? – спросил я.
– И она выцарапала ему глаза, то есть глаз. Один. За то, что написал о ней балладу, где назвал её Ритой Плоскодонкой. И с тех пор все только так о ней и говорили, а как приезжала на спектакли, смеялись ей прямо в лицо. Ах, мастер Маддердин, женщины очень чувствительны по поводу своих прелестей...
Я был рад, что моя давняя интрига дала столь значимые результаты, тем не менее, мне немного жалко было Педро Златоуста, который потерял глаз в результате достойной сожаления вспыльчивости Риты. Ну что ж, никто его ни к чему не принуждал, а за художественную свободу иногда приходилось, как видно, платить высокую цену.
– За Педро. – Я поднял кружку. – Чтобы ему оставшийся глаз хорошо служил!
– За Педро, – подхватил Риттер, стукая своей кружкой в мою. Хорошо, что я немного отдёрнул руку, ибо, без сомненья, в противном случае он разлил бы обе порции напитка.
Приглашение во дворец, занимаемый польским посольством, честно говоря, меня поразило. О моём пребывании в столице не знало даже местное отделение Святого Официума, хотя вежливость обязывала, чтобы, даже не находясь на службе, я доложился начальнику Инквизиториума, которым в настоящее время и в течение многих лет был Лукас Эйхендорф. В этот раз, однако, я не выполнил этой формальности, так что мне было интересно, откуда польский посол – воевода Анджей Заремба – узнал о пребывании вашего покорного слуги в Аахене. Ну, и интересно, чего он от меня хотел...