Безусловно, я мог так поступить. По крайней мере, мне был бы обеспечен бесплатный ночлег и еда, что в моём финансовом положении было бы вовсе не глупо. Я мог также заболеть и попасть в лазарет, и там по душам поговорить с Лютхоффом, как один страдающий болезнью человек с другим страдающим болезнью человеком.
– Не были бы вы столь любезны, господин воевода, поведать мне, чего хотя бы приблизительно касалось следствие? А главное, кто был допрошен?
– Съешьте что-нибудь, инквизитор, а то вы так быстро напьётесь. – Заремба положил на мою тарелку солидный кусок жаркого, и этот жест определённо свидетельствовал о его предупредительности.
Тарелки были из серебра. В центре был выгравирован герб рода Заремба, а края покрыты сценами из Крестного Пути.
– Покорно благодарю, ваша милость.
Я попробовал и обомлел. Жаркое было замечательным. Нежное, ароматное, отлично приправленное. А соус? За описание вкуса этого соуса должен бы взяться поэт!
– Ваш повар, господин воевода… – оторвался я от еды. – Слов не найти для описания его таланта.
Наверное, он поверил, что я не хочу ему льстить, ибо я сам слышал в своём голосе искренний восторг. Он тоже отведал.
– Неплохо, неплохо. – Зачавкал он. – Так уж оно попросту есть, – добавил он без лишней скромности. – Ни в одной другой стране нет такого доблестного рыцарства, таких красивых женщин и таких отличных поваров. Но к делу... Допрашивали некоего волшебника, – пояснил он, возвращаясь к моему вопросу, – известного под именем доктора Магнуса из Падуи.
– Никогда о таком не слышал, – ответил я, как только успел проглотить. – Среди этого бардака кто угодно может назваться Магнусом.
Он кивнул, признавая мою правоту.
– В течение долгих лет он был монахом, а потом сбежал из монастыря и бродил по всей Европе. Я знаю, что его даже объявили в розыск, поскольку подозревали в делишках, несовместимых с нашей святой верой. Однако ему удалось избежать как петли, так и вашей опеки, – он подмигнул мне, – и исчезнуть на несколько лет. Но, наконец, он появился в Аахене, где ваш прыткий коллега совершенно случайно поймал его и арестовал.
– И что было дальше? – позволил я себе спросить, поскольку Заремба прервался и явно ожидал моего вопроса.
– Допрошен под пыткой. Умер.
Я зашипел. Смерть подозреваемого во время следствия свидетельствовала о вопиющем отсутствии профессионализма. Да, когда-то и у меня такое случилось, но осмелюсь утверждать, что произошло это не по моей вине, ибо я не успел даже коснуться допрашиваемого, когда он вытаращил глаза, покраснел и умер. А я только объяснял ему принцип действия пилы для резки костей, поскольку презентация инструментов была привычным началом каждого квалифицированного допроса.
– Документы уничтожены, – добавил он, но об этом я уже слышал.
– При всём уважении, господин воевода, я вынужден отказаться, – сказал я с искренним сожалением, ибо сто золотых дублонов очень бы мне пригодились.
Заремба уставился на меня, даже не рассерженный, а удивлённый. Наверное, ему редко доводилось слышать отказ.
– Опять у вас полный кубок, – заявил он осуждающим тоном. – Боитесь, что я подсыплю вам яда? Или может, вино вам не по вкусу?
–Оно великолепно, господин, насколько это может оценить нёбо человека настолько убогого, как я – ответил я, и мы в очередной раз выпили до дна. Слуга почти в тот же миг долил напитка.
– Почему вы хотите отказаться оказать мне услугу? – Заремба вперил в меня тяжёлый взгляд.
– Содержание допросов, проведённых Святым Официумом, может быть раскрыто публично только с особого разрешения руководителя местного отделения Инквизиториума. В некоторых случаях требуется даже согласие канцелярии Его Преосвященства. Я не могу нарушить закон, который поклялся охранять, – объяснил я.
Он внимательно смотрел на меня и стучал перстнями по столешнице.
– В таком случае, давайте заключим соглашение, – сказал он наконец. – Вы расследуете это дело и сами решите, хотите ли вы поделиться со мной полученной информацией. Сто дублонов, так или иначе, ваши.
Заремба был не только щедрым человеком. Он был человеком, вызывающим симпатию и уважение. Больше всего мне понравилось, что он не попытался купить мои угрызения совести и взяткой убедить, чтобы я нарушил правила Официума. А его решение означало одно: воеводе важнее, чем узнать секреты этого дела, было то, чтобы оно было решено. Если, конечно, вообще существовало какое-либо «дело». У меня не было сомнений в том, что я был всего лишь одним из инструментов, которые он намеревался использовать. Наверняка, он так или иначе привлёк к делу своих агентов при императорском дворе, хотя, скорее всего, они до сих пор ничего не добились.
– Это более чем щедрое предложение, – признал я. – Сделаю всё, что в моих силах, господин.
Воевода кивнул, словно ничего другого от меня и не ожидал.
– Но могу ли я, однако, задать несколько вопросов?
– Спрашивайте.
– Откуда ваша милость знает об уничтожении протоколов? Кто осмелился отдать такой приказ? Чего касалось расследование? И, наконец, самое главное: кто помогал Лютхоффу во время следствия? Ведь должны же были быть по крайней мере писарь и палач.
– Обоих нет в живых. Писаря сбила разогнавшаяся карета, палач погиб в драке за городом. Вот незадача, правда, инквизитор?
– А Лютхофф умирает в лазарете… Это действительно большая незадача, ваша милость.
– Я не знаю, кто отдал приказ уничтожить документы. По вашему мнению, кто мог это сделать?
– Никто, господин воевода! Даже канцелярия епископа не имеет такого права. Кто-то должен был нарушить правила. Но это строго карается.
– Кто мог потребовать от инквизиторов отдать эти документы?
– Епископ и папа. И никто иной.
– Мы оба знаем, что есть ещё кое-кто иной, – он особо выделил два последних слова. – Однако об этом говорить не будем, ибо, насколько я знаю, дело не касается ни монастыря Амшилас, ни Внутреннего Круга.
– Какого круга? – Я широко распахнул глаза, надеясь, что моё удивление подлинно и искренне, поскольку я не собирался обсуждать с послом иностранного государства настолько щекотливые темы.
– Документы потребовали папские посланники. Оригиналы и копии. – Заремба усмехнулся из-под усов, игнорируя мой вопрос.
– Может, ваша милость знает, кто был этим посланником?
– Брат-элемозинарий Маурицио Сфорца.
– Что?!
– Вы знаете этого человека?
Да уж, я знал. И мне было приятно узнать, что есть часть моей жизни, о которой польский аристократ ничего не знает.
– Да. – Я кивнул. – И осмелюсь сказать, что это отъявленная сволочь, простите на грубом слове, господин воевода.
– Слышал я слова и похуже. – Заремба снова усмехнулся.
– Он всё ещё парализован?
– А как же. Два человека носят его в специально приспособленном кресле. Может, вы знаете, что означают буквы ГЛ, вырезанные на его щеках?
– Они происходят от имени и фамилии Гаспара Лювайна, прозываемого Весёлым Палачом из Тианнона. Весёлый Палач разукрасил его так однажды ночью, а после пропал, – объяснил я.
– Вы хорошо осведомлены на этот счёт…
– Я был тогда в Столпене и вместе со Сфорцей проводил одно расследование. Он хотел отдать меня под папский суд.
Заремба протяжно присвистнул.
– Так вы с братом элемозинарием друг друга не любите, а? А вы знаете, что он сейчас здесь? В Аахене?
Я не знал, но эта информация не могла улучшить мне настроение.
– Он теперь важная персона, – добавил воевода, что меня ещё больше опечалило. Только подумать, что однажды ночью я мог безнаказанно убить Сфорцу! Теперь я жалел о своей кротости. – Вернёмся, однако, к делу, только прежде давайте выпьем, а то у меня язык сохнет. – Заремба на этот раз сам разлил вино в кубки, так как его слуга только что исчез за дверью. – Так, о чём это я... – начал он, когда уже проглотил напиток.
– Чего касалось расследование? – Напомнил я ему.
– Чёрной магии. Это всё, что я знаю.
По всей вероятности, знал он намного больше, чем хотел показать. Однако не было смысла давить, так как Заремба не производил впечатления человека, которого можно было уговорить, чтобы он сказал больше, чем хочет.