– И что это за миссия? Что за идея?
– Ослабить нас, может, даже заменить…
– Монахами? Священниками? – Фыркнул я. – Они не смогли бы разыскать и коровью лепёшку, даже если бы в неё наступили.
– Именно. Так и бывает, когда в нашу работу вмешиваются дилетанты. А между тем дела всё хуже и хуже, Мордимер. В Аахене уже некуда деться от этих скотов. Всюду суют свои грязные носы.
– А что могут рассказать инквизиторы из Рима? Радуйтесь, что мы не там работаем.
– Римская инквизиция, жаль это говорить, уже практически не существует, – признался Эйхендорф. – Папские люди подчинили себе почти всех наших товарищей, а тех, кто подчиняться не хотел, изгнали из города в провинцию. Плохие дела творятся, Мордимер. И чем ближе к Риму, тем хуже.
– Мы отстаиваем лишь статус-кво, – сказал я. – И даже в этой борьбе мы проигрываем, несмотря на ряд более или менее впечатляющих побед, которые, однако, ничего не значат для дела в целом.
Он некоторое время смотрел на меня, словно желая понять, говорю ли я искренне или только пытаюсь вызвать его на откровенность.
– Святая правда, – ответил он наконец. – Но скажи: что ещё нам остаётся? Они нас обгладывают, как волки оленью тушу. Кусок за куском, кость за костью... Мелкие уступки, постепенное расширение прав, туманные толкования, письма, исковые заявления, апелляции, жалобы...
– Не меч, но перо правит миром, – подытожил я.
– Именно, – согласился он. – Нас спасает лишь жар истинной веры, который мы храним в наших сердцах.
Я вздрогнул. Но лишь внутренне. Я не дал понять по моей реакции, что слова об «огне истинной веры» и спасении, приходящем благодаря ему, были мне знакомы, поскольку я слышал их прежде из уст членов Внутреннего Круга Инквизиториума, людей, о существовании которых не должен был даже знать. Но я не только знал о них, но и был обязан им жизнью. Я был перед ними в долгу. Однако я не думал, что Эйхендорф принадлежал к этому избранному кругу. Хотя, возможно, служил ему. Поскольку, в некотором роде, я и сам служил людям, чьих намерений я не понимал, но которые казались мне похожими на красивые цветы, пытающиеся прорасти среди полей, преисполненных хищными сорняками.
– Будет хуже, – произнёс вдруг Эйхендорф. – Мы все это видим, не так ли?
– И насколько хуже, по вашему разумению?
– Папа создаст новую организацию, чтобы она соперничала с нами, – ответил он. – Я слышал также о проекте закона, гласящего, что каждый епископ сможет назначать в своей епархии священников, которые получат с его согласия лицензии инквизиторов. И тогда благородная миссия преследования колдунов и еретиков затеряется в спорах о полномочиях.
Споры о юрисдикции ещё не были самым страшным, хотя, несомненно, и раздражающим. Хуже, если бы случилось так, как предсказал Эйхендорф, тогда позиции инквизиторов будут значительно ослаблены, а мы сами окажемся под ударами, сыплющимися с разных сторон. Словно и без того у нас не хватало проблем с еретиками, ведьмами и чернокнижниками.
– Помолимся, чтобы этого не случилось, – произнёс я серьёзно.
– Помолимся, что нам ещё остаётся, – повторил он с горечью. – Нам не хватает людей, Мордимер. Не таких, как ты, не людей действия. Нам не хватает юристов, докторов права, богословов. Рим заваливает нас книгами, жалобами, толкованиями правил, экспертизами, и мы иногда даже не можем с ними спорить, поскольку не до конца понимаем, о чём идёт речь... А епископ... – Он лишь махнул рукой. – Отправлять что-либо в канцелярию это всё равно что камни в воду бросать...
Действительно, Его Преосвященство уделял всё меньше времени и благосклонности инквизиторам. Управление большими богатыми владениями и споры в лоне самой Церкви занимали всё больше его внимания. Курирование Инквизиториума было лишь одной из многих его обязанностей, для исполнения которой, как я осмеливался судить, у него оставалось всё меньше и меньше терпения. Делу, определённо, не помогал и тот факт, что он постоянно болел и злоупотреблял выпивкой. Я вздохнул и решил сменить тему разговора.
– У меня есть просьба, Лукас, и я буду очень признателен, если вы захотите её выслушать.
– Ну?
– Не доставит ли вам хлопот, если бы я мог посмотреть личные дела в архивах Инквизиториума?
– Если я не ошибаюсь, ты говорил, что ты здесь не по службе, – тон его голоса не изменился ни на йоту.
– Это чистая правда, – ответил я. – Но кое-кто здесь, в Аахене, попросил меня об одной услуге. И заглянуть в досье очень бы мне помогло в её выполнении.
– Чьи именно дела ты хочешь посмотреть?
Конечно, я знал, что этот вопрос рано или поздно будет задан. Но по-прежнему не мог решить, что ответить. Но, однако, это молчание затягивалось, так что, в конце концов, я принял решение.
– Если это обязательное условие, чтобы допустить меня к документам, то я назову имена. Однако, честно признаюсь, предпочёл бы этого не делать... Я лишь могу гарантировать, что этих людей в настоящее время нет в Аахене, – добавил я.
– Что ж... – Он задумчиво смотрел на меня. – Не вижу препятствий, – произнёс он наконец. – Я слышал о тебе как о человеке, достойном доверия.
– Я верен Инквизиториуму, – ответил я. – А это дело не касается Официума. Если бы было иначе, я не замедлил бы рассказать все подробности.
Он кивнул головой, принимая к сведению мои слова.
Конечно, я хотел просмотреть записи о трёх людях, которые при дворе императора так неожиданно впали в безумие. Заремба, правда, утверждал, что это не важно для дела, но я, однако, предпочитал полагаться на собственную интуицию. Я не сомневался, что дела этих людей находятся в Инквизиториуме, ибо Святой Официум справедливо полагал, что существует мало вещей более ценных, чем сведения о горожанах. Конечно, собирали информацию только о людях значительных, либо тех, кто вызвал интерес инквизиторов. Я мог быть уверен, что найду там сведения обо всех членах императорского двора. Конечно, я получу доступ лишь к части дел, но я не сомневался в том, что информация о враче, конюшем и виночерпии не была наделена статусом особой секретности.
– После обеда я прикажу проводить тебя в секретную канцелярию, – сказал Эйхендорф. – Разберёшься, что там и как. Сам увидишь, как у нас всё хорошо упорядочено.
Глава аахенского Инквизиториума был прав. Когда я добрался до канцелярии и огляделся, то увидел, что все документы были отсортированы в алфавитном порядке, по фамилии. Я отыскал те, которые меня интересовали, и, к сожалению, был сильно разочарован. Там не было ничего, что могло бы мне пригодиться. Ибо меня не волновало, что Клузе любил развлекаться с молодыми дворянчиками, Гильдебрандт не пил ничего, кроме зелёных настоек, а Тахтенберг искренне ненавидел своего брата, который отбил у него невесту. Досье были полны именно таких деталей. То, что Клузе в пьяном виде заявил, что сложно найти собрание больших мошенников и воров, чем конклав кардиналов; то, что Гильдебрандт решительно противостоял безоговорочной вере в пользу лечения пиявками; то, что Тахтенберг однажды заявил, что у его гнедого больше ума, чем у канцлера Его Императорского Величества. Однако ничто не указывало на то, что этих трёх людей что-либо связывало, кроме того, что они были верными слугами Светлейшего Государя. Ничего не связывало их и с канцлером, если не принимать во внимание плохие отзывы, которые высказывал о нём Тахтенберг, но из того, что я знал, он был отнюдь не одинок в этом мнении. Не могло ли быть лишь делом случая, что они все трое страдали болезнью головы? Да, я знал, что можно подлить людям соответствующие отвары, после которых их умы улетали на крыльях безумия, но почему кто-то решил отравить именно этих троих? Я видел из их дел, что они были верными слугами императора, так что, возможно, кто-то попросту хотел навредить людям, близким к нашему правителю.
Близкие, повторил я про себя это слово, и вдруг меня осенила одна мысль. Оба, и конюший, и врач, обезумели, будучи в обществе Светлейшего Государя (я не знал, как обстояло дело с виночерпием). И тогда я представил себе, что я стою с другом, у которого из груди торчит стрела. На следующий день я провожу время с другим другом, и он тоже оказывается убитым. Можно сделать вывод, что стрелок стремится уничтожить близких мне людей, либо просто не может хорошо попасть. А целью на самом деле являюсь я...