Минут через сорок полета, кто-то из экипажа прошелся по салону и предложил сок и минеральной воды. Михаил поблагодарил, но отказался. Откинувшись на спинку кресла, он прикрыл веки и задумался, поэтому не заметил, как к нему подошла Сысоева, и, извинившись, что потревожила, спросила:
— Не возражаете, если присяду рядом? Хотела бы задать вам несколько вопросов.
Михаил снова пересел к окну и по инерции застегнул ремень. Елена Степановна присела рядом. На вид ей было лет сорок. Сухощавая, подтянутая женщина. Достаточно интересной внешности, которая никак не вязалось с должностью, которую она занимала, да еще в такой организации. Она слегка наклонилась, видимо не хотела, чтобы обрывки их разговора кто-то услышал.
— Надеюсь, вы на меня не в обиде? — неожиданно спросила она.
— Я! Кто старое помянет, тому…
— Понятно, значит, все же осадок остался?
— Что было, то было, а ваша работа, какая бы она ни была, всегда к чему-то обязывает.
— Хорошо. Хотя если честно, будь на вашем месте, никогда не простила бы подобного.
— Да!?
— Представьте себе.
— Откровенность, это что, как фактор терапевтического воздействия на пациента, который неожиданно стал полезен и стал давать показания?
— Ну зачем вы так. Я вовсе не психотерапевт, хотя в какой-то степени приходиться решать попутно и задачи подобного рода.
— Что вы говорите. А я думал, что вы только…
— Нет, не только…
— А вы за словом в карман не лезете.
— Что делать, я такая. И палец в рот не кладите. Откушу. Сами сказали, работа и ведомство обязывает.
— А без предисловий можно, а то мы так до самой посадки будем любезностями обмениваться?
— Замечательно, когда шелуха остается в корзине, и можно поговорить о деле, не отвлекаясь на постороннее.
— Согласен.
— Мне сказали, что вы испытываете сильное чувство голода, после того, как использовали свои энергетические возможности организма.
— Да, это действительно так.
— Не будете возражать, если я предложу вам, если представится необходимость их проявить, опробовать так называемые "энергетические батончики".
— Энергетические чего?
— Батончики, — и у неё на лице впервые за время разговора появилось подобие улыбки.
— Хотя бы конфетками назвали, а то "батончики". У меня на сою в детстве была аллергия, и я их сразу с конфетами сравнил. Помните, были такие соевые батончики?
— Помню. Мне они очень нравились.
— А мне нет. Неприятные ощущения во рту возникали.
— Бывает. Впрочем, от тех, что я предлагаю, вряд ли. Как ныне говорят, — колбаса натуральная, без сои.
— Верю на слово, а поэтому спасибо, при случае, готов воспользоваться. Надеюсь, они съедобные, в смысле, хотя бы приятные на вкус?
— Вполне. На себе испробовала и, между прочим, в космос отправляли на апробирование.
— И какой результат?
— Если честно, не в большом восторге, но…, зато калорий не в пример другим продуктам.
— Договорились. Как только, так сразу.
— Спасибо.
— Не за что, — Елена Степановна приподнялась и хотела было вернуться на свое место, но в этот момент самолет слегка тряхнуло, и она присела и тут же пристегнулась. Повернувшись, она посмотрела на Михаила:
— Извините, жутко не люблю, если не сказать большего, летать на самолете.
— Так вы оставайтесь здесь, заодно, в случае чего, батончиком угостите, — и Михаил рассмеялся собственной шутке.
— Это вы остроумно высказались.
— Поверьте, я не хотел вас обидеть.
— Верю, хотя скепсис в ваших словах прослеживался.
— Что делать. Побывав у вас, осадок как никак остался. Вот он и дает о себе знать. И потом, как никак годы. Надеюсь, вы как врач, меня понимаете, а потому не обижаетесь.
— Постараюсь. Как вы сказали, годы? Оригинально. Нет, я все же пойду к себе.
— Как знаете.
Сысоева отстегнула ремень, и в этот момент произошло что-то непонятное. Раздался оглушительный грохот. Создалось впечатление, что по самолету что-то ударило. Иными слова, он не столкнулся с чем-то, а именно получил сильный удар по корпусу. Мгновение, и Михаил услышал скрежет рвущегося надвое корпуса самолета, а вслед за этим вся передняя часть салона разломилась пополам, каждая из которых устремилась в разные стороны. Сидя в кресле, он почувствовал, как потоки воздуха вырывают его вместе с креслом из салона. Он инстинктивно протянул руки и схватил Сысоеву, прижав её изо всех сил к себе. То, что происходило вслед за этим, трудно было описать. Он запомнил только, что продолжал обеими руками держать Елену Степановну. Затем почувствовал, что кресло под ним оторвалось от пола и, вырвавшись из того, что некогда было самолетом, кувыркаясь, понесло их к земле, которая стремительно приближалась. Мысль, что через несколько секунд они неминуемо разобьются, заставила Михаила напрячь остаток сил, дабы понять, что надо что-то предпринять, чтобы остаться в живых. Он посмотрел вниз и увидел, что макушки деревьев стремительно приближаются, а стало быть, до столкновения с землей остались считанные секунды. Решение пришло мгновенно.
— Хватайтесь за ремни, и держитесь как можно крепче, иначе погибнем. Мне нужно освободить руки. Слышите меня? — закричал Михаил. Поток воздуха был настолько сильным, что он с трудом произносил слова, и было не ясно, поняла она его или нет, поэтому попытался еще раз крикнуть:
— Черт возьми, хватайтесь быстрее за ремни, иначе мы сейчас разобьемся.
— Мне страшно! — услышал он в ответ, но краем глаза успел заметить, что она ухватилась обеими руками за ремни. Михаил распростер руки, и в тот момент, когда до земли оставались считанные метры, создал поле, войдя в которое, они словно на резиновом тросе затормозили, и затем не то чтобы плавно, но все же благополучно проскочили сквозь ветви деревьев и затем упали на траву.
Потребовалось минут двадцать, прежде чем, пришедшая в себя после падения Сысоева, смогла произнести:
— А еще говорят, что чудес не бывает. Бывает, и еще как. Вы живы?
— Я да, а вы?
— Вроде тоже. Просто удивительно.
— Что именно?
— После такого падения, ни вы, ни я в шок не впали.
— Не знаю, мне как-то в первый раз пришлось падать с такой высоты, а вам?
— Мне тоже, — по голосу чувствовалось, что Сысоева лишь делает вид, что она в порядке, а на самом деле, её всю трясло от пережитого. Видя её состояние, Михаил спросил:
— А вы случайно свой батончик не захватили?
— Шутите?
— На полном серьезе, есть хочется, просто жутко. Сейчас бы он точно пригодился.
— К сожалению, он летел вместе с багажом, — она посмотрела в небо, и, прикрыв лицо руками, не выдержала и расплакалась, то ли от счастья, что осталась в живых, то ли от пережитого. Михаил не стал её утешать, понимая, что после такого, любой человек по-разному переживает случившиеся, и выражает свои эмоции. Впрочем, смотреть на Елену Степановну было весьма любопытно, так как она умудрялась одновременно улыбаться и плакать, размазывая руками слезы по лицу. Наконец, когда она немного пришла в себя, произнесла:
— Неужели мы одни смогли выжить?
— Не знаю, но, по всей видимости, да.
— Слушайте, вы словно робот. Вам что не страшно было?
— Сложно ответить. Когда падали, было, даже очень. А сейчас…
— Какая-то нелепость.
— Почему нелепость. Смерть от несчастного случая, мало чем отличается друг от друга. Авария, она и есть авария. Будь то автомобильная или авиационная. Другое дело, когда смотришь новости, в которых рассказывают об авиакатастрофе, не представляешь, что сам мог бы оказаться на месте погибших пассажиров.
— Вы правы, но все равно, я не могу поверить, что крушение самолета могло произойти с нами, и именно сейчас.
— А что, мы чем-то отличаемся от тех, кто когда-либо попадал в аварию?
— В общем-то, нет, но все же.
— Вот именно. Другое дело, что произошло, ведь самолет буквально развалился пополам. Я сам видел. Зрелище такое, что…. Короче малоприятное.
— А как вы думаете, что это было?