Айхендорфф де-факто был вторым человеком в Инквизиториуме, сразу после Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Но должности эти разделяла пропасть, к тому же Лукас мог быть отозван Герсардом одним-единственным письмом. Однако я знал, что епископ слишком умен, чтобы избавляться от столь ценного сторонника, а во время приступов подагры, язвы, геморроя либо кожной сыпи он всегда мог оттянуться на своих присных либо инквизиторах Хез-хезрона и не нуждался в жертвах из самого Аквизграна.
– Любезный мастер Маддердин, – Лукас раскинул руки. – Сердечно приветствую в столице!
Этот теплый прием меня удивил, но и тронул. Даже если Айхендорфф всего лишь играл, я оценил по достоинству, что он решил изобразить для меня именно такие чувства.
– Я наслышан о твоих подвигах, Мордимер, – сказал он, знаком приглашая меня сесть. – И кстати, о том, что ты для всех нас сделал в Виттингене. Никогда не думал о том, чтобы перебраться в Аквизгран? Могу поручиться, что здесь ты не столкнешься со сменами настроений, какие случаются у Его Преосвященства, – рассмеялся он.
– Храни его Господь, – закончил я, довольный, что Айхендорффу известно не только мое имя, но и мои поступки. Что ж, всякий из нас, желает он того или нет, обладает грешным тщеславием – и даже ваш нижайший слуга, который считается человеком скромным и покорным.
– Верно. Пока Герсард здоров, здоровы и мы. Но все же подумай над моим предложением.
– Там я ощущаю себя на своем месте, Лукас, – ответил я. – Но я чрезвычайно тебе благодарен. Однако боюсь, что попросить о переводе – простейший способ добиться от Его Преосвященства запрета вообще покидать Хез-хезрон.
– И как вы выдерживаете? – махнул он рукой. – Последний раз я видел старика года три назад, и мне хватило часа. Ужасный ворчун. А злословен, будто козел…
Что ж, для лица, подвластного епископу, это были смелые слова, но раз уж Айхендорфф решился говорить именно так, значит, полагал, что может себе это позволить. Как видно, вдобавок он считал, что знает меня достаточно, дабы не сомневаться: я не передам Герсарду содержание нашего разговора. Более того: попробуй я так поступить, навредил бы себе самому, поскольку добавил бы Его Преосвященству проблем. А епископ, столкнувшись с проблемами, наверняка постарался бы сделать жизнь бедного Мордимера совершенно невыносимой.
– Что тебя привело к нам, Мордимер? Чем я могу тебе помочь?
– Я хотел бы, если позволишь, воспользоваться гостеприимством аквизгранского Инквизиториума.
– И только-то? Ешь, пей, живи где захочешь… – он снова махнул рукою. – Ты здесь по службе?
– Боже упаси, – ответил я искренне, поскольку приехать в Аквизгран меня уговорил Риттер, и еще утром я не знал, что стану заниматься каким-либо поручением; да и просьба польского воеводы касалась дел Инквизиториума лишь опосредованно.
– Велю приготовить тебе комнату, – сказал он. – Молитва у нас – на заутрене, едим сразу после.
Таковы были неудобства, связанные с пребыванием в резиденциях Инквизиториума. Молитва на заутрене. Боже мой, на заутрене следует спать, а не стоять коленопреклоненными на холодном полу! Да и завтрак гораздо вкуснее под утренним солнышком. Но приходилось прилаживаться к привычкам и образу жизни хозяев, если я не хотел слишком быстро стать нежеланным гостем. Конечно, никто не выгнал бы меня, но мне дали бы понять, что я не соответствую ожиданиям хозяев.
– Покорнейше благодарю, Лукас.
– Ты прибыл в Аквизгран один?
– Нет. Вместе со мной путешествовал драматург Хайнц Риттер, если это имя что-то тебе говорит.
– Говорит-говорит, – рассмеялся он, будто вспомнив нечто веселое. – У нас ставили «Веселых кумушек из Хеза». Весьма забавно… Можешь пригласить и его, если хочешь. Будет обитать в крыле, предназначенном для гостей Официума.
– Покорнейше благодарю, – повторил я. – Хотя и не знаю, не презрит ли столь знаменитый человек нашу скромную жизнь.
– Ох уж эти писатели, – фыркнул он. – Только девки и вино в головах.
– Не всякий может, подобно нам, отыскать успокоение в молитвенной созерцательности, – признал я.