– Сожгу все это на хрен, – решился, усмехаясь. – Вместе с тобой…
– Ты не можешь этого сделать! – крикнул он. – Это единственные экземпляры… – и замолчал.
– Ох, единственные, значит… – сказал я почти мечтательно.
Я выспался и после завтрака отправился во дворец польского посольства. Мне приказали ожидать – и так минуло с полчаса (но что это для человека, которому доводилось целыми днями просиживать в канцелярии Его Преосвященства!). После воевода провел меня в свои палаты.
– Не без удивления отмечаю вашу наблюдательность, – сказал он, едва мы шагнули за порог. – И благодарю, что не слишком ранили моего человека.
– Я счел это нелюбезным, – сказал я. – Особенно когда узнал, кому служит.
Он усмехнулся.
– Вы достигли цели?
– Да, ваша милость.
– Расскажете мне?
– Нижайше прошу прощения, но – нет, не расскажу, ваша милость.
– Так я и думал, – пробормотал Заремба. – И как понимаю, проблема решена?
– Верно, ваша милость.
– И она не появится в будущем?
– Этого я бы не решился обещать, – ответил я печально. – Но полагаю, что даже если и появится снова, то – очень не скоро.
– Не спрашиваю кто и не спрашиваю, каким образом. Но – почему именно эти люди?
Я минутку раздумывал над тем, как ответить на сей вопрос. Решил, что в этом случае могу приоткрыть завесу тайны.
– Это была ошибка, ваша милость. Целью всегда был Его Величество.
– Ах, вот оно как, – сказал воевода задумчиво. – Вот оно как…
– Никому не нужна была смерть императора. А вот император живой, но безумный – это куда как серьезней…
– Хаос, мятежи, гражданская война… – договорил он за меня.
– И это невозможно прекратить выбором нового владыки, – усмехнулся я.
Он полез в стол и бросил на столешницу крупный кошель. Звякнуло. Попробуйте набить мошну медными монетами. Попробуйте набить серебряными. Послушайте, как они звенят, – и, клянусь, услышите, что звон их отличен от звона золота.
И уж поверьте: этот вот звенел как кошель, набитый золотом.
– Триста дублонов, – сказал поляк. – Как и договаривались. Вы прекрасно справились.
Я поднял кошель, взвесил в руке. Триста дублонов – это приятный вес, уж поверьте.
Был ли я зол на польского воеводу за то, что тот использовал меня таким образом? За его надежды на то, что некто пожелает меня убить, если его заинтересует мое расследование? И тогда шпион Зарембы выжмет все из убийцы и встанет на след?
Мог, но не больше, чем сурок злится на каменные кряжи, что те закрывают ему солнце. Заремба был политиком, слугой своего короля, своего народа и своей державы. И если он намеревался возложить меня на алтарь этой службы, то что я мог возразить? Я прекрасно знал: окажись на его месте, поступил бы так же, не считаясь с человеческой жизнью. Ибо, если, принеся в жертву одного, можно спасти многих, именно это мы назовем ответственностью и разумным соотношением выгод и затрат. Конечно, для приносимого в жертву это выглядит не лучшим образом – разве что он, как и ваш нижайший слуга, сумеет возвыситься над столь привлекательными мыслями о собственной значимости. Я – сумел. Понимал, уважал и удивлялся Зарембе, хотя, конечно же, трудно было требовать от меня, чтобы еще его и любил. Кто ж мечтает о том, чтобы играть роль пешки на шахматной доске политики – на доске, за которой сидят циничные игроки. Но большинству из нас остается лишь эта роль. И Мордимер Маддердин, смиренный слуга Инквизиториума, не мог надеяться, что когда-нибудь все изменится.
– Кроме того, я вышлю вам сто бутылок наилучшего вина, которое, как я заметил во время последней нашей встречи, пришлось вам по вкусу, – пообещал он с улыбкой.
– Покорнейше благодарю, ваша милость, – ответил я, подумав, что, возможно, сумею его и полюбить.
Он склонился над столом и потрепал меня по щеке.
– Если тебе надоест Инквизиториум, тебе всегда будут рады у меня.
– Покорнейше благодарю, ваша милость, – повторил я, понимая, что эти слова ничего не значат.
Он глянул на меня внимательней.
– Слово шляхтича – не дым, – сказал, будто отгадав мои мысли. – Ваши обеты – легки, словно туман под порывом ветра, наши – тяжелы, как свинец.
И тогда я понял, что он говорит правду.
– Покорнейше благодарю, ваша милость, – сказал я в третий раз, но на сей раз знал, что он понял – я говорю искренне.
Однако я надеялся, что вовек не наступят такие времена, когда я пожелаю сменить службу Святому Официуму на службу польскому магнату.
Меня пригласили к альмосунартиям. Я же показал письмо Айхендорффу и спросил, как посоветует мне поступить.
– Трудно сказать, Мордимер, – отозвался тот наконец. – Я ведь действительно не знаю, зачем ты сюда прибыл, а также что именно и по чьему поручению делал. – Он поднял руку в знак того, чтобы я не протестовал и не прерывал его. – Но если Сфорца против тебя, значит, мы – с тобой. Быть может, этого и мало, но как по мне – достаточно, – усмехнулся. – Если ищешь моего совета, – продолжил он, – то дам его. Иди к альмосунартиям, облачившись в официальные одежды инквизитора, я же пошлю с тобой шестерых для охраны.