Звякнула щеколда, калитка распахнулась. Гневный Опресноков-старший схватил Рыжика за ворот. Все окна в доме светились, свет был и в сенях, в их проеме стояла мать, тревожно вглядываясь во двор, залитый лунным сиянием.
По хватке отцовской Рыжик понял: бить будет.
— Подержи-ка, — подволок его Опресноков-старший к матери. — Я ему сейчас мозги вправлю. Ах ты, кот шкодливый, прости господи!..
Он размашисто перекрестился освободившейся рукой, ушел в дом, вернулся с ременным кнутом на короткой рукоятке. Кнут был туго заплетен из сыромятных ремешков, в его конец для хлесткости введена прядка из лошадиного хвоста… Вот и дождался он своей минуты. Полтора года висел без надобности на одежной вешалке. Рыжика собирались отдать в подпаски в городское стадо, а то за лето в безделье совсем он дичал. Но каждый год кто-нибудь да опережал Опресноковых, успевал раньше сговориться с пастухом.
Мать едва спрятала за собой сына.
— Дуришь… — угрожающе поднял руку отец. — Дуришь, говорю!
Но мать не шелохнулась.
— Ну, так нате! — отведя руку, он их ожег с оттяжкой. Кнут, пущенный в дело горячей рукой, обернулся вокруг них на целый оборот, как змея, потом еще на половину оборота, ужалил волосяным концом, и прямо — мать. Та вскрикнула, ладонью прикрыв у плеча обнаженную руку. На ней быстро начала вспухать красная полоса.
Этой ночью свет в доме Опресноковых не гас. Мать плакала. Отец буянил, порвал уже две рубахи на груди. Осталась у него последняя, мать не давала ее. Тогда он разорвал цепочку от крестика. Серебряный крестик соскользнул на пол, звякнул, подпрыгнув, угодил в щель между досок и провалился через нее в подпол. Это сразу отрезвило.
— Знак тебе… — сказала мать. — Грех на душу пал.
— Молчи, — отрезал Опресноков-старший, хмурясь.
По мере выяснения ночных происшествий он все больше хмурился и мрачнел. Наконец судорожным движением проглотил ком, от которого едва не задохся, грохнул обеими кулаками по столу, вышел.
Уже порядочно рассвело.
Он решительно распахнул дверь в сарай. Куры разлетелись с насеста. Затопотали встревоженные овечки. Здесь, в углу, среди лопат, мотыг, граблей, метел стояло несколько разнокалиберных ломов на все случаи жизни. Был среди них один, весом, пожалуй, пуда в полтора. Ни в какое дело до сих пор он не шел, стоял себе и стоял. Опресноков перекрестился, взял его наперевес и отправился к Милюкам.
Шел он, стараясь держаться поближе к заборам, и мрачно думал о том, как хорошо, что на улице никого нет, свидетелей не будет… Заря чуть-чуть обозначилась над лысой вершиной слободской горы. Оживленно щебетали первые воробьи. И вдруг он на всем ходу остановился, прижался спиной к забору. Через два дома впереди скрипнула калитка, на улицу вышел заспанный мальчишка с длинным удилищем в руке и с кирзовой сумкой через плечо.
«Вот… Еще один антихрист…» — узнал Опресноков Володю Живодуева.
А тот его не приметил. Перехватил удочку поудобнее, локтями поддернул штаны и припустил в сторону слободы.
«За язями на мельницу», — решил Опресноков и, когда Живодуева не стало видно, отправился дальше.
Но встреча эта явно поубавила в нем решительности. «И что это я так завелся?» — думал он все еще сквозь горячку, но уже просветленную, человеческую. Бес, толкавший все это время его в бок, поотстал. Но ему-то самому отступать было неудобно. Знал: если отступит, стыд придется запивать брагой, и не один день. Вот и перекресток. За ним, влево, наискосок, дом Милюков.
Тут Опресноков нерешительно остановился, тыльной стороной ладони пригладил бороду, украдкой огляделся по сторонам. Никого. Крадущимися шагами приблизился к дому. Чуть дальше вдоль дороги росли высокие тополя, выбранные грачиной стаей для ночевки. И теперь грачи вдруг загалдели, словно собираясь разбудить всю улицу да еще и соседнюю в придачу.
Окна у Милюков закрыты ставнями. Не зря в городе говорят: закрывают окна ставнями на ночь одни только куркули и дураки, подают сигнал ворам — в доме есть чем поживиться. Надо было что-то предпринимать или уходить восвояси.
Он прошелся вдоль милюковского дома взад-вперед, примерился, по какому из ставней можно шарахнуть ломом, но вяло примерился, совсем уже не всерьез. И лом этот, чтоб ему было пусто, вконец испачкал густой ржавчиной его руки. Когда подходил к воротам, вдруг звякнула щеколда, открылась калитка и он очутился лицом к лицу с Гришкой, тот как раз шел ставни открывать. Опресноков окончательно оробел. Гришка же от неожиданности отпрянул на шаг во двор, не сводя глаз с лома.