Утром перевалил Володя Живодуев через гору, смотрит: внизу, на прямом участке дороги к мельнице, катится какая-то колясочка, в ней человек рычагами двигает во все лопатки, удочки торчат. Далеко же ему пришлось вдоль горы ехать!.. Догнал Володя колясочку, поздоровался. Сидит в ней улыбчивый человек, глаза добрые, костыли сбоку коляски пристроены, лоб в каплях пота. Живодуеву идти удовольствие, а человеку работа. Удочки в коляске бамбуковые и на них катушки. Сильно эти катушки Володю заинтересовали, прежде он их не видел. Но разглядывать пока не стал, неудобно. Обогнал колясочку, пошел дальше. Тут как раз дорога пересекает старицу. Она почти совсем высохла, воды — лягушкам головастиков вывести, не больше, но в месте пересечения с дорогой, хоть и проложена здесь небольшая труба, да, поди, затянуло ее илом, слякотно, сверху ветки настланы, чтобы тележным колесам не вязнуть. Обычно воды на дороге не было, но этой весной мужики, прудившие нижнюю мельницу, перестарались, подняли плотину повыше, вода в реке тоже поднялась, местами даже через край. Оттого и слякоть на дороге.
«То-то застрянет…» — прикинул Володя и остановился.
— Ну, брат, спасибо, — обрадованно сказал инвалид. Он обтер грязь с резиновых колпачков на концах костылей о лопухи мать-и-мачехи. Помогал костылями, когда Володя толкал коляску. Так старался, что чуть не выпал.
— По реке и рыба. И речка у нас хорошая, а уж люди… Ты на мельницу?
— Ага. Там подуст пошел, — щедро поделился Володя.
— А я за язями. Хочешь, покажу, как язя на кровь ловят?
Володя изумился: уж про какие только насадки он не слышал, но чтобы на кровь…
— Скажете тоже! Не может быть, чтобы на кровь…
Инвалид рассмеялся, запалил сигаретку, закашлялся, сбалагурил сквозь кашель:
— Враки, что кашляют раки, то шалят рыбаки… Черт! Курить бы надо бросить. Ты сам-то куришь?
— Нет пока. Только балуюсь иногда.
— И не балуйся. — Никитин двумя пальцами далеко отстрельнул от себя сигаретку. — А зовут как?
— Живодуев я. Володя.
— А я дядя Федя. Никитин.
Дядя Федя достал из сумки стеклянную банку, обвязанную сверху обрывком клеенки. Точно… Кровь в банке. Теперь Володя к коляске его был точно привязан. Никитин снова поставил банку в сумку, взялся за рычаги, Живодуев шел рядом, чуть сзади, подталкивая коляску.
Как ни скоро прибыли они на мельницу, он успел все же дорогой выведать, что кровь — с бойни: «Один знакомый принес…» И не просто кровь, как думал сначала Володя, а сгустки: еле-еле, правда, но все же могут на крючке держаться. Знают об этой насадке во всем их городе, а может, и во всей стране всего двое — Никитин да теперь вот он, Володя Живодуев, на которого дядя Федя надеется как на себя.
— Рыбак без тайны не рыбак, а простак. Рыбаки и врут-то для отвода глаз, а простаки верят, что от желания побахвалиться. Пусть охотники на удачу надеются, а у нас, у рыбаков, так: чей берег, того и рыба… — Володя даже рот раскрыл от такого обилия познаний Никитина. А тот продолжал — Рыбаку первое дело — уметь удилище по лову выбрать, а крючок — по рыбе. А уж насадка — вперед всего. В ней и есть начало рыбацкой тайне…
Ну и мужик дядя Федя! Не больше полукилометра от старицы до мельницы, а прибыли они на место уже не разлей друзьями. Бывает же так, восторженно думал Володя Живодуев, живут люди и не знают, что они друг другу кореши по рождению. Лишь столкнутся, ну хоть на дороге возле лягушачьей старички, — и завязнут друг в друге. И тайны у них через пять минут уже общие, и ничего им друг для друга не жалко…
Не чаял Володя Живодуев, не гадал, так вот думая, толкая инвалидскую коляску с дядей Федей, что не только вдовы по мужьям, по мужикам тризну справляют; плача вечерами в подушку, а ночами рассматривая грешные сны, но и дети их — мальчишки и девчонки — тоже тянутся изо всех сил к недоступной отцовской ласке, к теплой мужичьей руке, мечтая, как опустится она на их вихрастые головы, потреплет, поерошит — мужичья рука с синеватыми полосками трудовой грязи под толстыми ногтями, с желтизной никотина на сплющенных от тяжелой работы пальцах.