— Ну-у-у… — глянул с порога на нее пьяными глазами. И обмяк. Упал на колени, пополз. — Прости, Дуся…
Хватать стал из кармана деньги, бросать по сторонам горстями, ей протягивать. Смятые бумажки, расхожие, засаленные…
Метнулась тетка Дуся к кухне:
— Уйди, зараза! Сейчас Володя придет, убьет ведь. А может, ты алиментов захотел, — жалила, как крапивой, — с взрослого сына? А?
Павел полз к ней через комнату с бумажками в горсти, протягивал их ей, плакал. Мутные слезы текли по щекам к подбородку.
— На тебе… В размен… — протянула к нему навстречу тетка Дуся иссушенные работой венозные кулачки с неумело сложенными фигами.
Упал Павел на руки головой, стал биться об пол:
— Дурак, дурак, дурак, — повторял как заведенный.
— Дурак дурной, а скус имеет. К молодой потянуло. Как не стыдно сюда-то было идтить. Эй-ех… Павел ты, Павел. И зачем ты так по жизни правил? Иди давай теперь домой. Девки, чай, ждут. Две их у тебя…
— Три теперь, — уточнил он.
Ее так и взорвало:
— Ишь ты, три… Все вперед! Давай, давай отселева!
— Дуся! — взвыл он.
— Иди, паскуда!..
Налетела на него тетка Дуся, забила кулаками, за ворот дернула. Он упал на бок. Совсем был пьян. Собрала тетка Дуся деньги, разбросанные по всему полу, засунула Павлу куда придется: в карманы, за пазуху. Хотела выволочь в сени, взялась за него — рубашка треснула у Павла на спине. Тогда села она за стол и заревела в голос, причитая. А ей ли не хотелось счастья?
Павла — пьяного, чужого мужика — выволок наружу пришедший с танцев Володя. Поднял его, почти не натужась, пронес, идя боком, через сенцы, вытащил по надсадно скрипящим от двойной тяжести ступеням во двор, уронил на землю, брезгливо потрогав ногой пьяное тело, и пошел к матери. Надо было успокоить ее, зашедшуюся в плаче.
Примечания
1
Лиственные леса, растущие в поймах рек, затопляемых в половодье.